Мария ПЕТРОВЫХ
1908 — 1979

* * *

У человечества одышка
От спешки яростной, как будто —
Последний день, а завтра — крышка
И мрак последнего уюта.

Журнал «Огонёк» № 41 (3194) октябрь 1988

АФГАНСКИЙ МУРАВЕЙ

Русский парень лежит на афганской земле.
Муравей-мусульманин ползёт по скуле.
Очень трудно ползти... Мёртвый слишком небрит,
и тихонько ему муравей говорит:
«Ты не знаешь, где точно скончался от ран.
Знаешь только одно — где-то рядом Иран.
Почему ты явился с оружием к нам,
здесь впервые услышавший слово «ислам»?
Что ты дашь нашей родине — нищей, босой,
если в собственной — очередь за колбасой?
Разве мало убитых вам, — чтобы опять
к двадцати миллионам ещё прибавлять?»
Русский парень лежит на афганской земле.
Муравей-мусульманин ползёт по скуле,
И о том, как его бы поднять, воскресить,
муравьёв православных он хочет спросить,
но на северной родине сирот и вдов
маловато осталось таких муравьёв.

1983

РУССКОЕ ЧУДО

Есть в Москве волшебный гастроном.
Пол — ну хоть катайся на коньках.
Звёзд не сосчитает астроном
на французских лучших коньяках.
Просто — без нажатия пружин
там, как раб, выскакивает джин.
Там и водка — не из чурбаков.
вся в медалях — словно Михалков.
Ходит шеф с трясущейся губой:
«С тоником сегодня перебой.
Кока-колы, извините, нет.
Запретил цензурный комитет.
Ну а в остальном, а в остальном...» —
Он рукой обводит гастроном,
принимая вдохновенный вид,
словно он по коммунизму гид.
В коммунизме — мощный закусон!
Как музейный запах — запах сёмг,
и музейно выглядит рыбец,
как недорасстрелянный купец.
У дверей в халате белом страж.
У него уже приличный стаж,
Но, к несчастью, при любом вожде
стражу тоже нужно по нужде.

Ну а тётя Глаша мимо шла.
Видит магазин, да и зашла.
Что за чудо — помутился свет:
есть сосиски, очереди нет.

«Вырезка» — на мясе ярлычок.
Как бы не попасться на крючок.
Ведь она считала с давних лет —
вырезки есть только из газет.
Тётю Глашу пошатнуло вдруг,
и авоська выпала из рук.
Перед нею рядом, в трёх шагах
вобла, как невеста в кружевах.
Тётя Глаша — деньги из платка:
«Вот уж я умаслю старика...»,
но явился страж и, полный сил:
«Есть сертификаты?» — вопросил.
Та не поняла: «Чего, сынок?»
А сынок ей показал порог.
Он-то знал, в охранном деле хват,
пропуск в коммунизм — сертификат.
И без самой малой укоризны
выстуженной снежною Москвой
тётя Глаша шла из коммунизма
сгорбленно, с авоською пустой.
И светила ей виденьем дальним
вобла сквозь хлеставшую пургу,
как царевна, спящая в хрустальном
высоко подвешенном гробу...

1968




Евгений ЕВТУШЕНКО

. . .
Эти стихи я никогда не прятал, но очень редко читал их публично. И не давал никому в руки не из трусливых соображений, что мне от кого-то попадёт, а потому, что до гласности они могли стать предметом политических спекуляций. Честно говоря, не хотелось мне услышать боль мою, прежде всего адресованную соотечественникам, в заграничной радиоинтерпретации, как это иногда бывает. Теперь, с развитием гласности, стихи эти перестали быть сенсационными, зато приобрели ценность исторических документов.

Стихотворение «Русское чудо», понимая, что его нелегко будет напечатать, я послал А. Н. Косыгину. Он через некоторое время мне позвонил и сказал, что стихи его тронули до слёз, что он читал его [так в оригинале: его] вслух дома своей семье, но что он не может помочь мне с публикацией. Продуктовые сертификатные магазины вскоре закрыли, однако до сих пор в нашей стране существует валютная раздвоенность. (Это ли не унизительно для страны и народа?)

Стихотворение «Афганский муравей» я написал в 1983 году и читал его лишь в самых интимных аудиториях. Однако у кого-то оказалась хорошая память (или спрятанный магнитофон), и недавно мне привезли из Афганистана на кассете трогательную солдатскую песню под гитару — на эти мои слова. Я рад тому, что наши ребята возвращаются наконец из Афганистана, день, когда наш последний солдат покинет афганскую землю, будет долгожданным днём для всех нас.
. . .

Журнал «Огонёк» № 1 (3206) 1989

Ирина СНЕГОВА
1922 — 1975
Переводила со многих языков народов СССР — и одна, и вместе с Е. Николаевской. Стихи Снеговой становились всё горше и горше, как будто она предчувствовала свой преждевременный уход. [Евгений Евтушенко]

* * *

Жив-здоров. Не глядишь на другую.
Вот и всё. Остальное стерплю…
Не грустишь? Но и я не тоскую.
Разлюбил? Но и я не люблю.
Просто мне, чтоб по белому свету
Подыматься дорогой крутой,
Нужно верить, что дышишь ты где-то,
Жив-здоров… И не любишь другой.

Август 1963 г.



Андрей ДОСТАЛЬ
1925 — 1972
В 1948 году я послал рукописную книгу своих стихов в издательство «Молодая гвардия» и получил вызов от литконсультанта для разговора. Меня встретил А. Досталь — одноглазый, но если похожий на пирата, то на доброго. «Почему ваш папа не пришёл сам, а прислал вас вместо себя?» — недовольно спросил Досталь. — «Это мои стихи, а не папины,» — мрачно ответил я. Досталь процитировал из моей тетрадки: «Текла моя дорога бесконечная. Я мчал, отпугивая ночи тень. Меня любили вы, подруги встречные, чтоб позабыть на следующий день». «Это ваши стихи??» — изумлённо переспросил он. (Мне было тогда пятнадцать лет.) Досталь начал серьёзно заниматься со мной — почти каждый день по нескольку часов. Это был прирождённый поэтический воспитатель. Именно Досталь ввёл меня в тогда казавшийся таинственным мир редакций и литературных объединений. Этому человеку я благодарен на всю жизнь. [Евгений Евтушенко]

* * *

Река проходила
У самого дома.
Купались в реке облака.
А я разбегался…
Прыжок. И с разгона
Меня принимала река.

Летели стеклянные
Брызги с размаху,
Вода мне казалась легка.
И я, забираясь
На мокрую плаху,
Расталкивал облака!

Шумела река
Без конца, без начала,
Толкала мой маленький плот.
С коротким гудком
Отвалив от причала,
На Томск уходил пароход.

Потом он гудел басовито и глухо,
Потом уходил за утёс.
Но долго ещё
Доносился до слуха
Прерывистый стук колёс.

Всего было надо,
Всего было мало,
А солнце стояло в глазах!
И сам я однажды
Ушёл от причала
И не вернулся назад.



Юрий ОКУНЕВ
1919 — 1988

«Но никогда не падал духом Литературный институт!» — так писал когда-то питомец этих в своё время волшебных стен, друг Луконина, Гудзенко, ученик Антокольского. Настоящие имя и фамилия его были Израиль Израилев, но их пришлось сменить из-за определённых шовинистических замашек, временами появлявшихся в воздухе России. Бескорыстный романтический служитель поэзии, которая являлась единственным содержанием его жизни. Как и Андрей Досталь, был литконсультантом, тратя три четверти жизни на молодых сталинградских поэтов. [Евгений Евтушенко]

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОНСУЛЬТАНТ

Хотите знать толк
В остро приправленном блюде?
Загляните
Ко мне в кабинет;
Не смиренно здесь ждут
Моего правосудия,
Перед вами
Не парниковые люди,
Ничего в них тепличного
Нет…
Адская профессия.
Сиди перед чужой лирой.
Перед серпантином строк,
Дешёвых гирлянд.
Сочувствуй, содействуй,
Изнывай, но реагируй,
Крылья дай
Или могилу вырой.

Ты — литературный консультант!
Семейные восторги,
Расторгнутые браки,
Темпераменты, как в падучей,
Бьются под пером.
Истеричные женщины
И донские казаки
К тебе идут на приём.

В глазах юнца страдальческих
И мольба, и гонор.
Вопросы, ответы —
Иглы ежа.
Он сам собою напуган,
С Большой ворвался Бронной.
Грудь выгнул атлетически
И залился с разгона,
От самовлюблённости
Крупно дрожа.

Ему на смену женщина,
Проклиная мужа
За то, что ей мешает
Парить, творить, дышать:
— Меня сковали цепи
Домашние, о ужас!
Мой муж совсем прозаик,
Мне очень лирик нужен,
Что смог бы душу тонкую
Ценить и понимать…

Вот ждёт приёма птица
С душою странной, вздорной,
Высматривает тщательно,
Просовывает клюв.
Войдя, скороговоркой начнёт читать.
Проворно
Клюёт чужие строки.
Чужие мысли-зёрна
Крадёт, крадёт без счёта,
И глазом не моргнув.
Рабочий день окончен.
И вот кругом всё смолкло.
Вдруг входит тихий юноша
Без видимых примет.
Овцой он не казался.
Он не казался волком.
Он начал читать.
И сбил меня с толку.
То были стихи.
То был поэт.

Москва, 1940

Журнал «Огонёк» № 42 (3195) октябрь 1988

Татьяна БЕК

* * *

Вы, кого я любила без памяти,
Исподлобья зрачками касаясь,
О любви моей даже не знаете,
Ибо я её прятала. Каюсь.

В этом мире — морозном, и тающем,
И цветущем под ливнями лета —
Я была вам хорошим товарищем…

Вы, надеюсь, заметили это.

— Вспоминайте с улыбкой — не с мукою —
Возражавшую вам горячо
И повсюду ходившую с сумкою,
Переброшенной через плечо!

Журнал «Огонёк» № 50 (3203) декабрь 1988

Олег ШЕСТИНСКИЙ

ВСЕСОЮЗНАЯ ПЕРЕПИСЬ 30-Х

Всесоюзная перепись, всесоюзная перепись
во всеобщее благо, если вы ей доверитесь...

Моя бабушка — тоже подлежит этой переписи,
но не может она отказаться от «ереси».

Переписчик впивается в бабушку строго,
ибо хочет она начертать: «Верю в Бога».

Переписчик, ещё не обретший сноровки,
он не может своё навязать ей решенье,
вера бабушки бьёт по его «процентовке»...
— Чёрт возьми — Днепрогэс и Обожествленье!

Но старуха согласна на любую потерю,
на любую потерю без дна и без меры,
только лишь не согласна остаться без веры,
И она повторяет высокое:
— Верю...

Не слыхала старуха об Аввакуме,
но она прожила свою жизнь без обмана,
но она укрепилась в единственной думе,
в той, что жизнь на земле и её — богоданна.

Не была она духом трусливой и нищей,
и какая бы ей ни представилась доля, —
ради Бога взошла бы она на кострище,
в муках чистую душу свою не неволя.

Переписчик талдычит, что религия — опиум,
что доказано и наукой, и опытом.

Переписчик уходит по лестнице каменной,
недовольный старухой с её верою пламенной,
и в беседе с товарищем среднеответственным, —
что прослыл знатоком по работе с подследственным, —

сетует:
— Не достиг 100-процентной безбожности...
Ухмыляется тот:
— Уясним твои сложности...

* * *

Интернат блокадный,
интернат блокадный,
дети сироты...
А уже где-то ямы,
а уже где-то ямы
на кладбищенском поле вырыты.

А уже подступает,
а уже подступает
отчаянье...
И директор свой персонал собирает
на совещание:
воспитательницы, повариха, завхоз, —
божьей милостью,
что печётся о топливе и всерьёз
борется с вшивостью.

Говорит директор:
— Так и так получается...
Говорт директор:
— Так и так...
Хлеб кончается.
Предлагаю урезать сиротам врагов
выдачу сахара и жиров,
сиротам врагов народа...
Этим поможем сиротам бойцов...
Классовая забота!

Воспитательницы, повариха, завхоз,
божьей милостью, —
что печётся о топливе и всерьёз
борется с вшивостью,
сказали:
— Пал Палыч,
мы не в обиде,
но вы уходите,
от нас уходите...
А мы с сиротами войну доживём
или вместе с ними умрём...

* * *

Друг дома, генерал Звоницкий,
катал мальчишку на «линкольне».
Такое может ли забыться?
И не было меня довольней
меж сверстников... Но по навету
объявлен генерал шпионом
американским ли, английским...
Он исчезает, обречённым.
Но палачи идут по следу,
жизнь переламывая близким.
Жена и сын в сыром подвале,
где стол и стул, да два матраца,
отныне робко проживали,
им было некуда податься.
И расползлись, как тараканы,
все те, кто с шуткой-прибауткой
в их доме наполнял стаканы,
разделываясь с жирной уткой.
А мать моя собралась в гости.
Сказали ей соседи:
— Бросьте!
У вас ведь муж и мальчик в школе...
Но мать моя собралась в гости,
путь матери лежал по полю
по минному, по личной доле.
Пошла в семью врагов народа,
неся в кошёлке сыр и масло,
в её душе светилось что-то,
светилось что-то и не гасло.
И мать моя в сыром подвале
сидела с бедной генеральшей,
и обе женщины вздыхали,
не ведая, что ждёт их дальше...

А женщина с седою прядкой,
вдова большого генерала
цветы за маминой оградкой
до самой смерти поливала.

Журнал «Огонёк» № 7 (3212) февраль 1989

Евгений ВИНОКУРОВ

* * *

Эта тьма
вселенская густая
подступает к моему лицу…

Книгу жизни не спеша листая,
понимают смысл
к её концу.
Лишь к концу мы понимаем это…
Темнота над нашей головой!

Жизнь людская –
это капля света
посредине ночи мировой…


ЗВОНОК

В начале жизни,
там в начале,
я жил в неведенье благом,
когда врагов разоблачали,
врага хватали за врагом…
Все ждали с замираньем сердца
и с жизнью распростясь уже,
средь полночи: от лифта дверца
не стукнет ли на этаже?..
Но крепко, ничего не зная,
дремал я,
на ладонь щека,
когда ждала Москва ночная
в дверь исступлённого звонка…


КАРИАТИДЫ

Нет, вздохнул о минувшем я
не лицемерно,
мне действительно жаль
прожитые года!..

В доме с кариатидами,
в стиле модерна,
на седьмом этаже
проживал я
тогда…
Ах, какие в окне открывались мне
виды:
и река, и мосты, и далёкий завод!..
И стояли, ссутулившись,
кариатиды,
подпирая плечами массивными
свод…
Как мне радостно было тогда,
молодому!
До сих пор моя память
в те годы летит
и к тому старомодному
серому
дому,
что давил на сутулящихся
кариатид.
Там была одна девочка…
В гулком портале,
при московской седой
несуровой зиме,
мы с ней,
за руки взявшись,
часами
стояли
под мерцающей лампочкой,
там,
в полутьме…
Сколько видел в окне я
мерцающей сини…
Сколько минуло горя,
тревог и обид:
сколько лет пронеслось!..

Но стоят и поныне
те фигуры могучих
кариатид.


ТЕПЛОТА

Зимой дом двухэтажный рушат.
Огромной гирей
в стену бьют.
И вдруг нежданно обнаружат
семейной комнатки
уют…
И в клубах известковой пыли
мы открываем
невзначай:
здесь люди жили,
жили-были,
судачили и пили чай.
Вот так случайно обнаружась,
предстал трагический интим!..
И мы, испытывая ужас,
внутрь этой комнатки
глядим…
И гиря бьёт по дому мерно!..
И к нам приходит неспроста:
как ты мила, как эфемерна,
ты,
маленькая
теплота…

Журнал «Огонёк» № 45 (3198) ноябрь 1988

Ирина ОДОЕВЦЕВА

* * *

Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава,
Я — как на сан архимандрита —
На это не имею права.

Ни Гумилёв, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.

1918

* * *

Сияет дорога райская,
Сияет небесный сад,
Гуляют святые угодники,
На райские розы глядят.

Идёт Иван Иванович
В люстриновом пиджаке,
С ним рядом Анна Филипповна
С французской книжкой в руке.

Прищурясь на солнце райское,
С улыбкой она говорит:
— Ты помнишь, у нас в Кургановке
Такой же прелестный вид.

И пахнет совсем по-нашему
Черёмухой и резедой,
Сорвав золотое яблоко,
Кивает она головой.

— Да, всё, как у нас, в Кургановке,
Манюрочка, ручку дай,
Подумать, мы в Бога не верили,
А вот и попали в рай.

1923

* * *

Но была ли на самом деле
Эта встреча в Летнем саду
В понедельник, на Вербной неделе,
В девятьсот двадцать первом году?

Я пришла не в четверть второго,
Как условлено было, а в пять.
Он с улыбкой сказал: — Гумилёва
Вы бы вряд ли заставили ждать.

Я смутилась. Он поднял высоко,
Чуть прищурившись, левую бровь.
И ни жалобы, ни упрёка.
Я подумала: это любовь.

Я сказала: — Я страшно жалею,
Но я раньше прийти не могла.
Мне почудилось вдруг — на аллею
Муза с цоколя плавно сошла.

И бела, холодна и прекрасна,
Величаво прошла мимо нас,
И всё стало до странности ясно
В этот незабываемый час.

Мы о будущем не говорили,
Мы зашли в Казанский собор,
И потом в эстетическом стиле
Мы болтали забавный вздор.

А весна расцветала и пела,
И теряли значенье слова,
И так трогательно зеленела
Меж торцов на Невском трава.

1964

Журнал «Огонёк» № 11 (3216) март 1989

Дмитрий ФИЛИМОНОВ

* * *

Я никогда не бегал с автоматом,
ни в юности, ни в детстве. Никогда.
Я никогда не думал стать солдатом
и маршалом. И штурмом города
я никогда не брал. И пленных сроду
я не водил с допроса на расстрел.
И никому не возвращал свободу
и не лишал свободы. И не пел
победных маршей, строем, рожа к роже
по жизни маршируя. Никогда
не рвался в строй. Не жаждал стать похожим
ни на кого. Лишь небо и вода,
и таинства природы покоряли
мой детский ум и после. И сейчас
я не люблю могилы и медали
и не хочу носить противогаз.
...............................................
Война повсюду: в книгах, на экранах.
Ракеты, танки, пушки, даже тир
переносной в портфелях и карманах
несут из магазина «Детский мир».
И целятся мальчишки. Жажда боя
горит в глазах. И каждый хочет быть
похожим на любимого героя
и всех врагов убить, убить, убить...
Я сыну в зоопарке льва когда-то
показывал: «Смотри, какой большой
и сильный зверь!» «А мы из автомата
в него ба-бах!» — ответил отпрыск мой...
Я в детстве много раз встречался с болью.
И узнавал по запаху металл...
И шёл с отцом по скошенному полю,
и жаворонка слушал... И мечтал...
И кроху кулика с птенцами взглядом
я провожал: спешили — в море, в путь...
И звёздам пел... И только с автоматом
не бегал я ни разу! В этом суть.


К ВОПРОСУ ОБ ЭМИГРАЦИИ

Покинуть Родину нельзя,
какой бы ни была уродиной.
Покинуть Родину нельзя
крещённому однажды Родиной.

Покинуть Родину нельзя,
как память вытравить, чтоб набело.
Покинуть Родину нельзя,
она костяк судьбы, как правило.

Покинуть Родину нельзя,
как вырезать кусок истории.
Покинуть Родину нельзя,
но можно съехать с территории.


СОЛОВЕЙ

Остановился поезд на прогоне.
Храпела ночь. В купе воняло рыбой.
И проводник в своём родном вагоне
Оставил дверь открытой, хочешь — прыгай.

Но я не стал. Не прыгнул. На фиг было
куда-то прыгать, если ехать надо?
Выглядывало бледное светило
из мрачного бесформенного зада.

Чернела в черноте чернуха леса,
и кислород откашливали листья.
И небыло большого интереса
в дорожном полотне июньской кисти.

И я уже собрался в гости к дрёме,
когда раздался посвист небывалый,
а так свистеть никто не может, кроме
невзрачной птахи, серенькой и малой.

Какой свистец! Какие переливы,
какая трель, и пощелк, и раскрутка!
Какие неизбитые мотивы
на тему помрачения рассудка!

Да-да, любовь! Конечено, нет вопроса!
И я любил, я верил... Я не слышал,
как прозвучал сигнал электровоза,
и как электровоз из леса вышел,

и как он шёл по зыбким, смутным дюнам,
и как летел к туманному рассвету...
Я слушал соловья и спьяну думал,
что это он мне лично, по секрету...

Журнал «Огонёк» № 31(3341) июль 1991

Больше стихов этого автора

Сначала мне попался этот видеоролик.

Подумал, что это очередная Ника Турбина. Слушал её с тем чувством, которое раньше возникло у меня после прочтения биографии Ники Турбиной .
Потом навёл справки в интернете и понял, что стихи не её, а Ирины Самариной-Лабиринт.



Знакомься, это актриса Софья Грузенко. Ей 9 лет, она актриса («Не забывай», «Пальто») и модель (участница международной детской Недели моды). И у девочки уже есть поклонники — у нее 27,4 тыс. подписчиков в Instagram (аккаунт ведет мама Наталья) и даже есть фото с Данилой Козловским.
И об этой малышке сейчас говорит весь Интернет! А все благодаря видео, на котором Софья читает стихотворение «А счастья на базаре не купить».

Пойду, схожу за счастьем на базар,
А после в супермаркет, за удачей…
И что с того, что это не товар…
Я попрошу ещё любви — на сдачу…
И взвесьте мне, пожалуйста, грамм сто,
Той совести, что с краю, полкой ниже…
Просрочена? Ну, ладно я потом,
Куплю в другом ларьке… А вижу-вижу:
По акции есть скидка для меня.
Давайте доброты, насколько хватит…
А есть у вас от злых людей броня?
Что-что? На это деньги жалко тратить?
А средство есть от жалости у вас?
Микстура от тоски, сироп от скуки?
Продайте мне ещё вот этот шанс…
И крепкую настойку от разлуки…
Уюта мне семейного — мешок,
Чтоб высший сорт, другого, мне не надо…
И красоты вон той, с пометкой «ШОК»,
Таблетки от неискреннего взгляда…
А дружбу как, поштучно иль навес,
Сегодня вы, любезно, продаёте?
Нет, не куплю, а просто – интерес,
Зачем так жить, и есть ли смысл в расчёте?
Ещё здоровья близким прикуплю
И буду им дарить на Дни Рожденья…
В продаже – зависть? Зависть не люблю.
Продайте лучше пол кило терпенья…
Доверия не нужно… В прошлый раз
Купила оптом, мне надолго хватит…
Продайте все запасы слёз из глаз,
Моя судьба вам, с радостью, заплатит…
Зачем? А чтоб не плакала душа
У тех людей, в которых много света…
Ведь жизнь тогда, добра и хороша,
Когда у вас в продаже боли нету…
Нет, счастья на базаре не купить…
Но если мы научимся делиться
Тем самым счастьем и любовь дарить,
То всё плохое просто испарится…

Источник

Хорошо читает стихи Софья. И всё-таки большее впечатление на меня произвело не это чтение, а это и другие стихотворения Ирины Самариной-Лабиринт.

Игорь ИРТЕНЬЕВ

* * *

Вчера услышал голос я с небес:
«Вступай, поэт, в ряды КПСС.
Душой безгрешен и в поступках чист,
Ты самый настоящий коммунист».

Но тут же мне шепнул лукавый бес:
Зачем тебе вступать в КПСС?
Развратник, карьерист и конформист,
По сути ты давно уж коммунист».

Измученный борьбою двух начал,
— Подите прочь! — во гневе я вскричал. —
Что мне до вашей вековой вражды,
Коль аргументы каждого чужды.

— Ну чёрт с тобой! — раздался глас с небес,
— Ну бог с тобой, — взохнул лукавый бес.
— Ну хрен с тобой! — решил их общий хор. —
Живи, как жил, — и кончен разговор.

* * *

Гуляли мы по высшей мерке,
Ничто нам было нипочём,
Взлетали в небо фейерверки,
Лилось шампанское ручьём.

Какое время было, блин!
Какие люди были, что ты!
О них не сложено былин,
Зато остались анекдоты.

Какой вокруг расцвёл дизайн,
Какие оперы лабали,
Каких нам ни открылось тайн,
Какие нам открылись дали!

Какие мощные умы
Торили путь каким идеям!
А что теперь имеем мы?
А ничего мы не имеем.


Сергей САТИН

РОМАНС

Была эпоха позднего застоя.
Мели по небу серых туч хвосты.
В осеннем парке целовлись двое,
И эти двое были я и ты.

Последним листьям счёт вели рябины.
Резвился в кронах сумрачный борей.
Слова «народ и партия едины»
Прочли мы над одною из аллей.

Сказала ты: — Как символично это!
А, знаешь, я ведь там уже два дня. —
И корочку партийного билета
Достала, прошептав: — Поздравь меня.

Тебя, с билетом, под плакучей ивой
Я целовал, восторга не тая.
— Ты мой народ, — смеялась ты игриво, —
Я правящая партия твоя.

Была твоя фигура безупречна.
Прелестны были формы ног и рук.
— Народ! Меня любить ты будешь вечно? —
Тревожно ты меня спросила вдруг.

О Боже! Как глупы мы были оба!
Как презирали это слово — «сглаз»!
Любовь, одну любовь, любовь до гроба
Пообещал беспечно я в тот раз...

И снова осень, как тогда когда-то,
И пуст наш старый сад, и в горле ком.
Но ты сама, сама ведь виновата,
Что по аллеям мы поврозь бредём!

Ушла любовь... И где такая сила,
Чтоб воротить могла её сюда?!
Ну для чего, скажи, отождествила
Меня тогда с народом ты, балда!!!

Журнал «Огонёк» № 52 (3310) 1990

Константин ЛЕВИН
(1924 — 1984)

* * *

Нас хоронила артиллерия.
Сначала нас она убила.
Но, не гнушаясь лицемерия,
Теперь клялась, что нас любила.

Она выламывалась жерлами,
Но мы не верили ей дружно
Всеми обрубленными нервами
В натруженных руках медслужбы.

Мы доверяли только морфию,
По самой крайней мере — брому.
А те из нас, что были мёртвыми, —
Земле, и никому другому.

Тут всё ещё ползут, минируют
И принимают контрудары.
А там — уже иллюминируют,
Набрасывают мемуары…

И там, вдали от зоны гибельной,
Циклюют и вощат паркеты.
Большой театр квадригой вздыбленной
Следит салютную ракету.

Бойцы лежат. Им льёт регалии
Монетный двор порой ночною.
Но пулемёты обрыгали их
Блевотиною разрывною.

Один из них, случайно выживший,
В Москву осеннюю приехал.
Он по бульвару шёл, как выпивший,
И средь живых прошёл, как эхо.

Кому-то он мешал в троллейбусе
Искусственной ногой своею.
Сквозь эти мелкие нелепости
Он приближался к Мавзолею.

Он вспомнил холмики размытые,
Куски фанеры по дорогам,
Глаза солдат, навек открытые,
Спокойным светятся упрёком.

На них пилоты с неба рушатся,
Костями в тучах застревают…
Но не оскудевает мужество,
Как небо не устаревает.

И знал солдат, равны для Родины
Те, что заглотаны войною,
И те, что тут лежат, схоронены
В самой стене и под стеною.

1946 - 1984

* * *

Был я хмур и зашёл в ресторан «Кама».
А зашёл почему — проходил мимо.
Там оркестрик играл и одна дама
Всё жрала, всё жрала посреди дыма.

Я зашёл, поглядел, заказал, выпил,
Посидел, погулял, покурил, вышел.
Я давно из игры большой выбыл
И такою ценой на хрена выжил…

1969

* * *

Чему и выучит Толстой,
Уж как-нибудь отучит Сталин.
И этой практикой простой
Кто развращён, а кто раздавлен.

Но всё-таки, на чём и как
Мы с вами оплошали, люди?
В чьих только ни были руках,
Всё толковали о врагах
И смаковали впопыхах
Прописанные нам пилюли…

Ползёт с гранатою на дот
Малец, обструганный, ушастый.
Но он же с бодрецой пройдёт
На загородный свой участок.

Не злопыхая, не ворча,
Яишенку сжевав под стопку,
Мудрует возле «Москвича»,
Живёт вольготно и неробко.

Когда-то, на исходе дня,
Он, кровь смешав с холодным потом,
Меня волок из-под огня…
Теперь не вытащит, не тот он.

И я давно уже не тот:
Живу нестрого, спорю тускло,
И на пути стоящий дот
Я огибаю по-пластунски.

70-е

* * *

Остаётся одно — привыкнуть,
Ибо всё ещё не привык.
Выю, стало быть, круче выгнуть,
За зубами держать язык.

Остаётся — не прекословить,
Трудно сглатывать горький ком,
Философствовать, да и то ведь,
Главным образом, шепотком.

А иначе — услышат стены,
Подберут на тебя статьи,
И сойдёшь ты, пророк, со сцены,
Не успев на неё взойти.

70-е

СТАРИК

Хороший был старик Саид Умэр,
Дублёный и серебряный татарин.
Всё знал про лошадей и всё умел,
И был за то Алллаху благодарен.

Весьма приметен, хоть и невысок,
Был скор и прям для старого мужчины,
И белый шрам бежал через висок,
Перерубая жёсткие морщины.

Бывало, за день не раскроет рта,
Толчётся меж коней, широкогрудый,
Батыя забубённая орда
В нём с турками перемешалась круто,

И вышел ничего себе замес.
А в девяностые примерно годы,
Наехавши сюда из разных мест,
Томились барыньки — каков самец! —
На лоне расточительной природы.

Но тех забав сошёл кизячный дым.
Запомнилось другое в полной мере:
Как раза два беседовал с Толстым
О лошадях, о жизни и о вере.

Мне было девять, шестьдесят ему.
И я за ним ходил, как верный сеттер,
В той, довоенной Гаспре, в том Крыму,
Годок стоял на свете тридцать третий.

Когда меня, плохого ездока, —
Не помогли ни грива, ни лука —
Конь сбросил, изловчившись втихомолку,
Тяжёлая татарская рука
Мне на плечо сперва легла, легка,
Потом коню на трепетную холку.

Он примирял нас, как велел Аллах,
И оделял домашней вкусной булкой,
Старик в потёртых мягких постолах,
Ах, как же бредил я такой обувкой!

Но вышло расставаться. Ухожу.
Прощаемся в рукопожатье твёрдом…
Как было в сорок первом — не скажу,
Но вот что делалось в сорок четвёртом.

В тех, главных, что-то дрогнуло усах,
Судов не затевали и для вида.
На студебеккерах и на зисах
Та акция вершилась деловито.

В одном рывке откинуты борта.
В растерянности и с тоской немою
Стоял старик, не разжимая рта,
Глядел на горы, а потом на море.

С убогим скарбом на горбу в мешке
Грузился он с роднёй полубосою.
Нет, не укладывается в башке,
Что мог он выйти к немцам с хлебом-солью.

Быть может, кто и вышел. Этот — нет!
Не тот был норов и закал, и сердце.
В степи казахской спи, татарский дед,
Средь земляков и средь единоверцев.

70-е

ПАМЯТИ ФАДЕЕВА

Я не любил писателя Фадеева,
Статей его, идей его, людей его,
И твёрдо знал, за что их не любил.
Но вот он взял наган, но вот он выстрелил —
Тем к святости тропу себе не выстелил,
Лишь стал отныне не таким, как был.

Он всяким был: сверхтрезвым, полупьяненьким,
Был выученным на кнуте и прянике,
Зубами скрежетавшим по ночам.
А по утрам крамолушку выискивал,
Кого-то миловал, с кого-то взыскивал.
Но много-много выстрелом тем высказал,
О чём в своих обзорах умолчал.

Он думал: «Снова дело начинается».
Ошибся он, но как в галлюцинации,
Вставал пред ним весь путь его наверх.
А выход есть. Увы, к нему касательство
Давно имеет русское писательство;
Решишься — и отмаешься навек.

О, если бы рвануть ту сталь гремящую
Из рук его, чтоб с белою гримасою
Не встал он тяжело из-за стола.
Ведь был он лучше многих остающихся,
Невыдающихся и выдающихся,
Равно далёких от высокой участи
Взглянуть в канал короткого ствола.

60-е

Журнал «Огонёк» № 32 (3237) август 1989

ПОЭТИЧЕСКАЯ АНТОЛОГИЯ

●

РУССКАЯ МУЗА ХХ ВЕКА
ВЕДЁТ ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО

Светлана КУЗНЕЦОВА

(1934 — 1988)


Она существовала в поэзии как-то отдельно — вне групп и дискуссий. Её отличал спокойный аристократизм, равнодушный к суете и успеху. Как и Марию Петровых, её окружал небольшой круг почитателей, где она была законодательницей вкусов.

* * *

Третьи сутки бред, третьи сутки жар.
«Мама милая, потуши пожар!
Мама, снег горит!
Мама, снег горит!» —
«Что ты, доченька, это снегири.
Навестить тебя захотели,
На сугроб к окну прилетели». —
«Мама, милая, подойди!
Мама, рядышком посиди!»
Мама сон у тебя крадёт.
Мама руку на лоб кладёт.
Третьи сутки бред, третьи сутки жар.
Только мама может тушить пожар.

1964



Анатолий ПЕРЕДРЕЕВ

(1934 — 1987)

По сегодняшнему литературному раскладу это почти невозможно представить: Анатолия Передреева, как и Станислава Куняева, мне открыл Борис Слуцкий, который носился с этими, тогда ещё совсем молодыми поэтами… Передреев производил сильное впечатление — высокий, красивый, читающий стихи мощно, резко. Слуцкий был прав: у него были действительно недюжинные способности, к сожалению, на мой взгляд, не воплотившиеся полностью. Он рано умер, но, думаю, что причина неполного воплощения была другой. В юности Передреев, сам ещё не сформировавшийся поэт, выступил с грубовато-заносчивыми нападками на Пастернака в журнале «Октябрь». Доброе имя Пастернака тогда ещё не было окончательно восстановлено, и этот геростратизм Предрееву чести не делал. От него отвернулись многие из тех, кто его поддерживал, широко раскрыли объятия те, кто прежде его даже не замечал. Думаю,что личная судьба Передреева выражена в его стихотворении «Окраина».

ОКРАИНА

Окраина родная, что случилось,
Окраина, куда нас занесло,
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село.

Взрастив свои акации и вишни,
Ушла в себя и думаешь сама,
Зачем ты понастроила жилища,
Которые ни избы, ни дома?

Как будто бы под сенью этих вишен,
Под каждым этим низким потолком
Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом.

Окраина, ты вечером темнеешь,
Томясь большим сиянием огней,
А на рассвете так росисто веешь
Воспоминаньем свежести полей.

И тишиной, и речкой, и лесами,
И всем, что было отчею судьбой…
Разбуженная ранними гудками,
Окутанная дымкой голубой!

ЛЮДИ ПЬЮТ…

Люди пьют.
Самогон и водку,
Спирт, перцовку, портвейн, коньяк.
Шевеля кадыками,
Как воду,
Пьют — напиться не могут никак.
Не беду,
Не тоску разгоняют,
Просто так
Соберутся и пьют.
И не пляшут совсем,
Не гуляют,
Даже песен уже не поют.
Тихо пьют.
Как молятся — истово.
Даже жутко —
Посуду не бьют…
Пьют артисты и журналисты,
И последние смертные пьют.
Просто так,
Просто так напиваются
В гастрономах с утра —
«На троих».
Люди пьют…
Все устои рушатся —
Хлещут насмерть,
Не на живот.
Разлагаются все содружества,
Все сотрудничества
И супружества, —
Собутыльничество живёт.

1963

Ещё оно стихотворение этого автора

Сергей ПОЛИКАРПОВ

(1932 — 1988)

Самородное, очень русское дарование, похожее на муромский разбойничий лес с дремучестью метафор, с корягами мыслей, с «чарами» неосознанного. Никогда не примыкал ни к одной литературной группе, не участвовал ни в каких внутриписательских баталиях, а с мрачноватой неразговорчивой доброжелательностью к другим всегда носил своё в себе.

* * *

Лень вылазить из-под крыши,
Точно вмёрзло сердце в лёд:
То названьем день не вышел,
То погодою не тот,
То облыжные капели,
То наждачные ветра…

Годы, что ли, одолели,
Високосная ль пора?
Может быть,
С чьего-то сглаза
Душу нынче не поймёшь:
Из-под крыши лень вылазить
И под крышей невтерпёж…


Эрнст ПОРТНЯГИН

(1935 — 1977)

Геолог с пронзительными глазами правдоискателя, тревожными, спрашивающими. В стихах между тем была профессиональная хватка — это не просто «стихи из полевого блокнота». Безвременно ушёл вместе со всеми своими вопросами к жизни, горевшими в его глазах, как отблески таёжных костров. Обладал замечательным качеством, редким в поэтах, — умел молча слушать других.

ДЕРЕВО

Законам безопасности назло,
отряду кочевому на потеху
я привязал зелёное крыло
моей палатки к дереву, ореху.

Одною половиною корней
оно ещё держалось над провалом,
оно росло, оно не принимало
неотвратимой участи своей.

Оно тянулось в небо всей листвой,
а вниз глядеть упорно не хотело,
но гальки осыпались по одной,
и осыпь под ногами шелестела…

Овальный грохот пробудил меня,
и понял я, как это происходит,
как по крупинкам, плача и звеня,
нас покидает отчая земля,
и с нею жизнь в небытие уходит.

И крепко-накрепко, на два узла
я привязал мой дом, мою судьбину
к живому основанию ствола,
не верящему в скорую кончину.


Татьяна МАКАРОВА

(1940 — 1974)

Дочь композитора Макарова, погибшего в Великой Отечественной, и поэта Маргариты Алигер. Личная судьба Тани складывалась трудно, я бы даже сказал, мучительно. Она была совершенно беззащитным перед жизнью человеком. Единственной её защитой были стихи, но и они не спасли её от безвременной смерти. Она эту смерть предчувствовала — это видно по стихам.

СКАЗКА О ЛИСТЬЯХ

Когда же листья умирали,
Свершив последний праздник свой,
Их молча в груды собирали
Суровой дворницкой метлой.

Их молча в тачки погружали,
И долго мучило меня,
Куда же листья уезжали
Из этого сырого дня?

И я стволов щекой касалась,
И ветви за руки брала,
Пока всего не поняла
И обо всём не догадалась.

О листьев праздничная груда!
Мне всё известно о тебе!
Я плакать никогда не буду
О горестной твоей судьбе.

Покинув парки и бульвары,
Назначив встречу где-нибудь,
Становятся все листья в пары
И в царство листьев держат путь.

Они полны своей корысти.
Представь — пунцовая страна,
Где только листья, только листья,
Их бронзовые племена.

Они печали оставляют,
И злые мётлы не корят,
И вновь деревья составляют,
И снова дышат и горят.

* * *

Когда отрешусь от ночного сомненья,
От смертного ужаса я,
Что это — последнее стихотворенье,
Последняя строчка моя?

Вот так же, наверное, наша планета
Осеннею ночью плывёт
И, ёжась от страха, боится, что это —
Последний её поворот.

Октябрь 1963

Журнал «Огонёк» № 50 (3255) декабрь 1989

Из предисловия Е. Евтушенко, написанного в 1988 году:

…Думаю, что автор крошечного стихотворения «Мой товарищ в предсмертной агонии» был гениален. Это стихотворение, если верить легендам, было найдено в офицерском планшете лейтенанта, убитого под Сталинградом. Эти стихи уже неоднократно цитировались в романах, и каждый раз — с разночтениями. Мне его когда-то прочитал Луконин, сказав, что ничего лучшего в поэзии о войне не было написано. Стихотворение страшноватое, и ханжи до сих пор противятся публикации этого стихотворения, как якобы апологии мародёрства.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ПОЭТ

ВАЛЕНКИ

Мой товарищ, в предсмертной агонии
Не зови ты на помощь людей.
… Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

И не плачь, не скули, словно маленький.
Ты не ранен. Ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
Мне ещё воевать предстоит.

[Участник Великой Отечественной войны Ион Лазаревич Деген
читает это своё стихотворение (2014 год)]


[size="4"]Борис ЛЕБЕДЕВ

(1911 — 1945)

СЕРДЦЕ

Двадцать дней и двадцать ночей
Он жить продолжал, удивляя врачей.
Но рядом с ним была его мать,
И смерть не могла его доломать.

Двадцать дней и двадцать ночей
Она не сводила с него очей.
Утром на двадцать первые сутки
Она вздермнула на полминутки,
И, чтобы не разбудить её,
Он сердце остановил своё…


В. ШУЛЬЧЕВ
(1914 — 1943)

В ИЮНЕ

Тонко поёт, как барышня,
гармонь в тиши ночной.
— Любовь моя, Анна Саввишна,
присядь на крыльце со мной.
Уж коль говорить — так начисто:
иль вместе нам быть, иль врозь.
Мои молодые качества
ты знаешь сама насквозь.
Поскольку умом ты дошлая,
а я не таюсь ни в чём,
приходится вспомнить прошлое,
как лодырем был, рвачом.
Давно эта песня брошена,
и тошен про это сказ.
И слава теперь хорошая
в народе идёт про нас…
В работе я парень характерный
и этим не зря горжусь,
моей бригадой тракторной
любуется весь Союз.
И в горе не гнусь я ивою,
и статен — хоть на парад,
и личность довольно красивую
имею, как говорят.
И лучше признаться начисто:
Что ж, вместе нам быть иль врозь?
Мои молодые качества
ты знаешь сама насквозь.


Александр КУШНЕР

ВЫСТАВКА

Тырса, на солнце разогретый,
Сюда принёс свои букеты,
Вот известковый Головин
Выносит флоксы в белой вазе,
И Фальк, соскучившись в запасе,
Несёт герань и апельсин.

Машков, скульптурный и громоздкий,
Фонвизин пёстрый, Татлин жёсткий,
Чуть не царапающий глаз,
А если вы иной эпитет
К ним подобрали, — как хотите! —
Я не хочу неволить вас.

А живописцу, слава богу,
Не привыкать к любму слогу,
Чего не вспомнит он с тоской:
Небезызвестный, безыдейный,
Оранжерейный и келейный,
Махровый весь, такой-сякой!

* * *

Что такое любовь — не расскажешь.
И стихи — только слабый намёк.
Не трудись: без любви не развяжешь
Узел тот на груди, узелок.

Если б только речная излука
И прощанье на ветхом мосту…
Нет, ещё вечный страх друг за друга,
Пробужденье в холодном поту.

И совместное чтение книги
Вслух: закладкой заложено в ней
Место лучшее (в рай этот дикий
Я не сунусь один, хоть убей).

А газета с угрюмым подвалом!
А зимы городской желтизна
С грибоедовским узким каналом!
А на вырицкой даче — сосна!

Это — время, которое только
Вместе было возможно, вдвоём
Пережить, и двойная иголка,
Нас коловшая в царстве ночном.

* * *

Кобыла сивая с её тяжёлым бредом
Пасётся в нашем языке.
Происхождения её секрет неведом.
Пришла понурая, стоит невдалеке.

Она бы Гоголю понравилась такая:
Упрямство жуткое и дикое враньё,
Копытом здравый смысл лягая…
У Даля нет ещё ни слова про неё.

И вспомню мальчика на пригородной даче.
Как он смеялся, сколько раз.
Он повторял потом за нами, чуть не плача,
Ему казавшуюся лучшую из фраз.

Он вырос, помнит ли те удочки и блёсны,
Как было весело, а в полдень — горячо?
Как с бредом он теперь справляется несносным,
Вокруг несущимся, смеётся ли ещё?

Журнал «Огонёк» № 47 (3200) ноябрь 1988

Надсон Семен

Над свежей могилой
(Памяти Н. М. Д.)

Я вновь один — и вновь кругом
Все та же ночь и мрак унылый.
И я в раздумье роковом
Стою над свежею могилой:

Чего мне ждать, к чему мне жить,
К чему бороться и трудиться:
Мне больше некого любить,
Мне больше некому молиться!..
1879



«В чём секрет стихов Семёна Надсона, который 100 лет назад был популярнее Пушкина»


Я чувствую и силы, и стремленье
Служить другим, бороться и любить;
На их алтарь несу я вдохновенье,
Чтоб в трудный час их песней ободрить.
Но кто поймет, что не пустые звуки
Звенят в стихе неопытном моем,-
Что каждый стих — дитя глубокой муки,
Рожденное в раздумьи роковом;
Что каждый миг "святого вдохновенья"
Мне стоил слез, не видных для людей,
Немой тоски, тревожного сомненья
И скорбных дум в безмолвии ночей?!.

Семен Надсон, 1878

Около ста лет назад этот поэт своей популярностью едва ли не превосходил самого Пушкина — и благодаря стихам, попавшим в тон времени, и благодаря истории его жизни — короткой и трагической. Сейчас этот успех трудно объяснить — у современного читателя другие взгляды и другие пророки. А может быть, творчеству Надсона ещё предстоит вернуть себе былую славу, когда перестанут снисходительно обесцениваться страдания и переживания человека, не находящего своего места в жизни.

Продолжение
https://news-life.ru/yalta/207463114/

Константин СЛУЧЕВСКИЙ

1837 — 1904

* * *

Упала молния в ручей.
Вода не стала горячей.
А что ручей до дна пронзён,
Сквозь шелест струй не слышит он.

Зато и молнии струя,
Упав, лишилась бытия.
Другого не было пути…
И я прощу, и ты прости.

* * *

Я видел своё погребнеье.
Высокие свечи горели,
Кадил непроспавшийся дьякон,
И хриплые певчие пели.

В гробу на атласной подушке
Лежал я, и гости съезжались,
Отходную кончил священник,
Со мною родные прощались.

Жена в интересном безумьи
Мой сморщенный лоб целовала
И, крепом красиво прикрывшись,
Кузену о чём-то шептала.

Печальные сёстры и братья
(Как в нас непонятна природа!)
Рыдали при радостной встрече
С четвёртою частью дохода.

В раздумьи, насупивши брови,
Стояли мои кредиторы,
И были и мутны и страшны
Их дико блуждавшие взоры.

За дверью молились лакеи,
Прощаясь с потерянным местом,
А в кухне объевшийся повар
Возился с поднявшимся тестом.

Пирог был удачен. Зарывши
Мои безответные кости,
Объелись на сытных поминках
Родные, лакеи и гости.

* * *

Когда бы как-нибудь для нас возможным стало
Вдруг сблизить то, что в жизни возникало
На расстояньях многих-многих лет, —
При дикой красоте негаданных сближений
Для многих чувств хотелось бы прощений…
Прощенья нет, но и забвенья нет.

Вот отчего всегда, везде необходимо
Прощать других… Для них проходит мимо
То, что для нас давным-давно прошло,
Что было куплено большим, большим страданьем,
Что стало ложью, бывши упованьем,
Явилось светлым, тёмным отошло…

* * *

За то, что вы всегда от колыбели лгали,
А может быть, и не могли не лгать;
За то, что, торопясь, от бедной жизни брали
Скорей и более, чем жизнь могла вам дать;

За то, что с детских лет в вас жажда идеала
Не в меру чувственной и грубою была,
За то, что вас печаль порой не освежала,
Путём раздумия и часу не вела;

Что вы не плакали, что вы не сомневались,
Что святостью труда и бодростью его
На новые труды идти не подвизались, —
Обманутая жизнь — не даст вам ничего!

* * *

В час смерти я имел немало превращений…
В последних проблесках горевшего ума
Скользило множество таинственных видений
Без связи между них… Как некая тесьма,
Одни вослед другим, являлись дни былые,
И нагнетали ум мои деянья злые;
Раскаивался я и в том, и в этом дне!
Как бы чистилище работало во мне!
С невыразимою словами быстротою
Я исповедовал себя перед собою,
Ловил, подыскивал хоть искорки добра,
Но всё не умирал! Я слышал: «Не пора!»

* * *

Да, трудно избежать для множества людей
Влиянья творчеством отмеченных идей,
Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких,
Обломовых! Гнетут!.. Не тот же ль гнёт цепей.
Не только умственных, совсем не тяжких, братских…
Художник выкроил из жизни силуэт;
Он, собственно, ничто, его в природе нет!
Но слабый человек, без долгих размышлений,
Берёт готовыми итоги чуждых мнений,
А мнениям своим нет места прорасти, —
Как паутиною все затканы пути
Простых, не ломаных, здоровых заключений,
И над умом его — что день, то гуще тьма
Созданий мощного, не своего ума…

* * *

Не стонет справа от меня больной,
Хозяйка слева спорить перестала,
И дети улеглись в квартире надо мной.
И вот кругом меня так тихо, тихо стало!
Газета дня передо мной раскрыта…
Она мне не нужна, я всю её прочёл:
По-прежнему в ходу ослиные копыта
И за клочок сенца идёт на пытку вол!
И так я утомлён отсутствием свободы,
Так отупел от доблестей людей,
Что крики кошек и возню мышей
Готов приветствовать, как голоса природы.

Журнал «Огонёк» № 52 (3257) декабрь 1989. Этот номер журнала — последний по порядку выхода в свет, в котором была рубрика «Поэтическая антология. Русская муза ХХ века».

Елена БЛАГИНИНА

(1903 — 1989)

ГОРИТ ОНА

Нет в орденах необходимости,
И в краткой славе — никакой!
Все эти малости и мнимости
Зачёркиваются строкой.

О буре, мглою небо кроющей,
И о свече… Бедным-бедна
Погаснуть бы должна! Но всё ещё
Горит она… Горит она…

* * *

Я на земле не праздник жизни правлю,
А скромное подвижничество дня,
И потому не блеск звезды оставлю,
А только отсвет тихого огня.

Журнал «Огонёк» № 48 (3253) ноябрь 1989

Евгений КРАПИВНИЦКИЙ

(1893 — 1979)

Замечательный художник,
основатель так называемой
лианозовской школы, всю жизнь
писавший стихи, по которым
читатель, не знакомый с его
работами, может составить
и о них своё представление.

* * *

Мне очень нравится, когда
Тепло и сыро. И когда
Лист прело пахнет. И когда
Даль в сизой дымке. И когда
Так грустно, тихо. И когда
Всё словно медлит. И когда
Везде туман, везде вода.
1940

* * *

Смотрит старая старушка
Из косящата окна.
Вся ей улица видна:
Под окном резвится хрюшка;
Высит светлый крест церквушка;
Кособочится избушка;
Косорылится Марфушка. —
И глядит себе старушка
Ни грустна, ни весела
Вдоль знакомого села.
1940

СЕКСТИНЫ

Молчи, чтоб не нажить беды,
Таись и бережно скрывайся;
Не рыпайся туды-сюды,
Не ерепенься и не лайся,
Верши по малости труды
И помаленьку майся, майся.

Уж раз родился — стало, майся:
Какой ещё искать беды? —
Известно, жизнь: труды, труды,
Трудись и бережно скрывайся,
Не поддавайся, но не лайся,
Гляди туды, смотри сюды.

Хотя глядишь туды-сюды,
Да проку что? — сказали: майся,
Всё ерунда, так вот: не лайся,
Прожить бы только без беды,
А чуть беда — скорей скрывайся,
Но помятуй: нужны труды.

Труды они и есть труды:
Пошёл туды, пришёл сюды,
Вот от работы не скрывайся.
Кормиться хочешь —стало майся,
Поменьше было бы беды,
Потише было бы, — не лайся.

Есть — лают зло, а ты не лайся,
И знай себе свои труды:
Труды — туды, труды — сюды;
Прожить возможно ль без беды?
А посему трудись и майся…
И помаленечку скрывайся…

Всё сгинет — ну и ты скрывайся,
И на судьбу свою не лайся:
Ты маялся? Так вот, не майся,
Заканчивай свои труды,
В могилу весь — туды, туды,
Туды, где больше нет беды.
1948



ПОЭТИЧЕСКАЯ АНТОЛОГИЯ
РУССКАЯ МУЗА ХХ ВЕКА
ВЕДЁТ ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО

Владимир КОВЕНАЦКИЙ
(1938 — 1986)

Благодарен любителям поэзии,
которые сделали прекрасный подарок журналу,
бережно собрав блестящий цикл
до сей поры неизвестных стихов
художника Владимира Ковенацкого.
Здесь нет границы между лукавой,
лубочно-фантастической живописью
и как бы примитивными,
а на самом деле
мудро-ироничными стихами.

ЛИХОРАДОЧНОЕ ДЕТСТВО

Я жил в закопченном бараке,
В туманном мире детских грёз.
Сквозь песни пьяные во мраке
Стонал далёкий паровоз.

Плыла колючая ограда
В закатной тусклой полосе.
Солдаты рейха и микадо
Маршировали по шоссе.

Кружились вихри снежной пыли,
Мерцали джунгли на окне,
И слышал я: того убили,
А ту раздели при луне.

БАЛЛАДА О СБОРЩИКАХ УТИЛЯ

Обрывки неба стынут по канавам,
И, сумрачно бровями шевеля,
По пустырям, загаженным и ржавым,
Проходит Яшка — сборщик утиля.

За ним идёт его подруга Нюрка,
Вся в поисках железного дерьма,
На ней не шёлк, не драп, не чернобурка,
Дырявый ватник, шали бахрома.

Везут на тачке ржавые останки
Косматый Яшка с Нюркою рябой
В утильсырьё, а вечером по пьянке
У них в каморке крик и мордобой.

И пляшут тени на фанерной стенке.
Так истово трудились не они ль?
Родитель Нюрки, ветхий дед Гасенкин,
Для обороны выставил костыль.

И старый кот — абориген помойки —
Пугливо щурит изумрудный взор.
Он знает, чем кончаются попойки,
И ускользает в тёмный коридор.

А утром вновь сутулая фигурка
Идёт мужчине мрачному вослед,
И воедино слиты: Яшка, Нюрка,
Паршивый кот и полумёртвый дед.

СОЛДАТ

Он был убит. Влетел осколок
Под сердце — будто целил враг.
Размытый осенью просёлок
Хранил его последний шаг.

Был кончен бой, и, без опаски
За плечи кинув тёплый ствол,
Угрюмо глядя из-под каски,
К нему товарищ подошёл.

Присев на корточки над мёртвым,
Он молча вытащил на свет
Блокнот стихов, огрызок стёртый,
Красивой женщины портрет.

* * *

Вот пришла весна опять,
Расцвела природа.
Снова некого обнять
В это время года.

Скоро буду всё равно
Лысым, как коленка.
Жизнь похожа на кино
Студии Довженко…

* * *

Мне нравятся приёмщики посуды.
Бесстрастные, как идолы, они
Ощупывают грубыми руками
Бутылок горлышки, средь них находят
Побитые иль импортные, тотчас
И отставляют в сторону сурово.
На них халаты серые, как небо,
За ними возвышаются Нью-Йорки
Из ящиков, мерцающих стеклом.
Я с милой пил прекрасное вино,
Иль где-то на троих сообразили
Угрюмые пропойцы в подворотне —
Им всё равно, приёмщикам посуды.
Мне нравятся приёмщики посуды —
Властители некрополей стеклянных,
Медлительные призраки похмелья,
Бесстрастные, как Вечный Судия.

СМЕРТЬ СТАРОГО МАГА

Он умер, старый маг, последний маг земли,
Смотрели молча дети и старухи,
Как гроб дешёвый на плечах несли
Со стариком видавшиеся духи.

Два викинга в чешуйчатой броне,
Философ Ницше и писатель Гоголь,
И, следуя за ними в стороне,
Художник Рубенс нёс венок убогий.

Теперь тому, кто стонет без любви,
Не будет утешенья ниоткуда.
Теперь тому, кто буднями забит,
Не будет даже маленького чуда.
Он умер, добрый маг, последний маг земли.

НОЖ

Старик, исколесивший весь Восток,
За полтораста старыми деньгами
Мне продал удивительный клинок
И пить ушёл неверными шагами.

То был японский потемневший нож
В изящных ножнах из змеиной кожи.
Теперь его обратно не вернёшь.
Как знать, быть может, стоил он дороже?

Я этот нож ни разу не точил,
В нём видя вещь музейного значенья,
И нёс меня под сень иных светил
Извилистый поток воображенья.

Чей украшал он шёлковый наряд?
Кому в глаза поблескивал недобро?
Чьей крови ощщущал он аромат,
Когда влетал стремительно под рёбра?

Воды немало утекло с тех пор,
Переживал потери я похлеще.
Не жаль того, кто нож японский спёр…
Так что жалеть об антикварной вещи?

* * *

Как золотые липы хороши
Меж зданьями Покровского бульвара!
Ко мне — я слышу запах перегара —
Подходят молодые алкаши:

«Папаша, где ближайший гастроном?» —
В их тоне слыша нотки уваженья,
Я объясняю местоположенье,
И вот они уходят за вином.

Стою, гляжу на липы, на закат.
Вот я уже для юношей папаша.
Как всё же быстро жизнь проходит наша,
И не поймёшь, кто в этом виноват.

* * *

Когда заведут голоса непогоды
Тоскливую песню (в ней холод и страх),
Ко мне обогреться заходят уроды
И шумно снимают галоши в сенях.

Я искренне рад посетителям странным,
Поставлю им чаю, нарежу лимон,
Сажусь в их кругу за душистым стаканом
И слушаю говор их, смутный, как сон.

Даю посмотреть им гравюрные папки,
Любовно они разбирают листы,
Потом надевают промокшие шапки
И молча уходят в кромешную стынь.

Публикация Н. Григорьевой

Ещё стихи этого автора

Журнал «Огонёк» № 47 (3252) ноябрь 1989

Из книги «Сборник Кирши Данилова. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». М., «Наука» 1977.

. . . . . .[ПРО] САЛОВЬЯ БУДИМЕРОВИЧА

Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота акиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омоты днепровския.

Из-за моря, моря синева,
Из глухоморья зелёнова,
От славного города Леденца,
От того-де царя ведь заморскаго
Выбегали-выгребали тридцать кораблей,

Тридцать кораблей един корабль
Славнова гостя богатова,
Молода Соловья сына Будимеровича.
Хорошо корабли изукрашены,
Один корабль полутче всех.

У того было сокола у карабля
Вместо очей было вставлено
По дорогу каменю по яхонту;
Вместо бровей было прибивано
По чёрному соболю якутскому,

И якутскому ведь сибирскому;
Вместо уса было воткнуто
Два острыя ножика булатныя;
Вместо ушей было воткнуто
Два востра копья мурзамецкия,

И два горносталя повешены,
И два горносталя, два зимния.
У тово было сокола у карабля
Вместо гривы прибивано
Две лисицы бурнастыя;
…

Первые четыре строки поёт главный герой оперы «Садко» (1 час 45 мин от начала)

. . . . . .АЛЁША ПОПОВИЧ

Из славнова Ростова, красна города,
Как два ясныя соколы вылётывали,
Выезжали два могучия богатыри:
Что по именю Алёшинька Попович млад
А со молодом Екимом Ивановичем.
Оне ездят, богатыри, плеча о плечо,
Стремяно в стремяно богатырское.
Оне ездили-гуляли по чисту полю,
Ничего оне в чистом поли не наезживали,
Не видали птицы перелётныя,
Не видали оне зверя прыскучева,
Только в чистом поле наехали —
Лежит три дороги широкия,
Промежу тех дорог лежит горюч камень,
А на каменю подпись подписана.
Взговорит Алёша Попович млад:
«А и ты, братец Еким Иванович,
В грамоте поученой человек!
Посмотри на каменю подписи,
Что на каменю подписано».
И скочил Еким со добра коня,
Посмотрил на каменю подписи, —
Росписаны дороги широкия:
Первая дорога во Муром лежит,
Другая дорога — в Чернигов-град,
Третья — ко городу Киеву,
Ко ласкову князю Владимеру.
. . .

Напоминает о картине В. А. Васнецова «Богатыри».

Валерий ПЕРЕЛЕШИН
Потомок старинного польского рода, Валерий Салатко-Петрище родился в Иркутске в 1913 году. Семилетним ребёнком был увезён матерью в Харбин, где жил до 1939 года; очень рано начал писать стихи и печататься — прежде всего в харбинском еженедельнике «Рубеж». Начиная печататься, взял псевдоним Перелешин, который и проставлен на всех его книгах.
. . .
С 1953 года поэт живёт в Бразилии.
. . .
Одно из недавних писем в Москву В. Перелешин заканчивает так: «Примирение всегда лучше упорства в ненависти, и в нынешнем случае оно тем легче, что от нас, русских поэтов Зарубежья, никаких подписок, изъявлений, обещаний не требуется. Просто пришла пора забыть старые распри, давно потерявшие смысл междоусобицы.
У многих из нас, как у меня, жизнь на исходе. Тем радостнее, что, прощаясь с нею, будет на кого и на что оглянуться с надеждой».

* * *

За свечой в тени — Засвечье,
за шестком — в углу — Запечье,
за спиной — ничком — Заплечье,
за рекой — свистком — Заречье,
Заболотье, Задубровье,
Заозёрье, Заостровье,
Забайкалье, Заангарье,
Забурунье, Заполярье,
Заамурье, Заонежье,
Заграничье, Зарубежье,
Забездомье, Заизгнанье,
Завеликоокеанье,
Забразилье, Запланетье,
За-двадцатое-столетье.

27.V.1972 г. Рио-де-Жанейро


ЗАБЛУДИВШИЙСЯ АРГОНАВТ

Мне в подарок приносит время
Столько книг, и мыслей, и встреч,
Но ещё легковесно бремя
Для моих неуставших плеч.

Я широк, как морское лоно:
Всё объемля и всё любя,
Все заветы и все знамёна,
Целый мир вбираю в себя.

Но, когда бы ведать, что с детства
Я Китаю был обручён,
Что для этого и наследства,
И семьи и дома лишён, —

Я б родился в городе южном —
В Баошане или в Чэнду,
В именитом, степенном, дружном,
Многодетном старом роду.

Мне мой дед, бакалавр учёный,
Дал бы имя «Свирель луны»,
Или строже: «Утёс дракона»,
Или тише: «Луч тишины».

Под горячим солнцем смуглея,
Потемнело б моё лицо,
И серебряное на шее
Всё рельефней было б кольцо.

И, как рыбки в узких бассейнах
Под шатрами ярких кустов,
Я бы вырос в сетях затейных
Иероглифов и стихов.

Лет пятнадцати, вероятно,
По священной воле отца,
Я б женился на неопрятной,
Но богатой дочке купца.

Так, не зная, что мир мой тесен,
Я старел бы, важен и сыт,
Без раздумчивых русских песен,
От которых сердце горит.

А теперь, словно голос долга,
Голос дома поёт во мне,
Если вольное слово «Волга»
По эфирной плывёт волне.

Оттого, что при всей нагрузке
Вер, девизов, стягов и правд,
Я — до костного мозга русский
Заблудившийся аргонавт.

19.VI.1947 г. Шанхай

* * *

В час последний, догорая,
Все желанья угашу:
Только мира, а не рая,
Умирая, попрошу.

Вечной славы мне не надо,
Но скользнуть бы наяву
В предвечернюю прохладу,
Тишину и синеву.

Пусть восходят в ярком свете
Отдалённые миры, —
Я усну, как дремлют дети,
Утомившись от игры.

9.I.1947 г. Шанхай

Журнал «Огонёк» № 29 (3234) июль 1989

Прекрасные стихи, понятные только пожилым выходцам из СССР

Говорят, Сергей Довлатов как-то сказал, что главное и единственное, что он сделал в Америке - это открыл Наума Сагаловского. И ещё сказал, обращаясь к поэту: "Дорогой Наум! Ты живёшь для того, чтобы писать стихи."

Если Реквием известен многим, то второе стихотворение «Где эта улица? Улицы нет» не так широко известно.



Наум Сагаловский
РЕКВИЕМ #2

К сведенью всех джентльменов и дам:
вечная память ушедшим годам!

Вечная память голодному детству,
свисту шрапнели, разрыву снаряда,
шопоту, крику, ночному злодейству,
залпу салюта и маршу парада,
красному галстуку, двойкам, пятёркам,
счёту разгромному в матче футбольном,
старым штанам, на коленях протёртым,
девочке в белом переднике школьном.
Милое детство, Кассиль и Гайдар!. .
Вечная память ушедшим годам.

Вечная память сонатам и фугам,
нежности Музы, проделкам Пегаса,
вечная память друзьям и подругам,
всем, не дожившим до этого часа,
отчему дому, дубам и рябинам,
полю, что пахнет полынью и мятой,
вечная память котлам и турбинам
вместе с дипломом и первой зарплатой!
Мало ли била нас жизнь по мордам?. .
Вечная память ушедшим годам .

Детскому плачу, газетной химере,
власти народной, что всем ненавистна,
крымскому солнцу, одесской холере –
вечная память и ныне, и присно!
Вечная память бетонным квартирам,
песням в лесу, шестиструнным гитарам,
визам, кораллам, таможням, овирам,
венскому вальсу и римским базарам!
Свет мой зелёный, дорогу – жидам!
Вечная память ушедшим годам.

Устью Десны, закарпатской долине,
Рижскому взморью, Петровской аллее,
телу вождя, что живёт и поныне –
вечная память ему в мавзолее,
вечная память парткому, месткому,
очередям в магазине "Объедки",
встречному плану, гудку заводскому,
третьему году восьмой пятилетки –
я вам за них и копейки не дам!. .
Вечная память ушедшим годам.

Годы мои, как часы, отстучали,
я их тасую, как карты в колоде –
будни и праздники, сны и печали,
звуки ещё не забытых мелодий
Фрадкина, Френкеля, Фельцмана, Каца,
я никогда их забыть не сумею…
Боже, куда мне прикажешь податься
с вечною памятью этой моею?. .
Сяду за стол, и налью, и поддам…
Вечная память ушедшим годам

************************************************** *
Наум Сагаловский, стихотворение…#2

Где эта улица? Улицы нет,
названной именем Павла Тычины.
Я не любил её. Были причины,
были, да сплыли за давностью лет.
Берег днепровский, вода и песок,
милые звуки российского мата,
воздух с отходами химкомбината –
жизни ушедшей забытый кусок
в городе Киеве… Где этот дом,
многоэтажный, железобетонный,
две комнатушки и шум заоконный?
Помнишь, как жили мы там вчетвером?
Помнишь, как тихо струилась река ,
слышался звон проходящих трамваев,
липы цвели, и Муслим Магомаев
пел о любви на волне "Маяка"?..
Где эта барышня, что я влюблён?
Где эта бырышня?.. Скрылась, исчезла,
как по веленью волшебного жезла,
в синем тумане минувших времён…
Барышня, бабушка, мёд мой и яд,
нашей любви уже пятый десяток,
как этот срок ненадёжен и краток!
Что там грядущие годы таят?
Было же счастье, и радость была,
как неразумно мы их расточали!
Господи, чёрная птица печали
вновь простирает над нами крыла!..
Старость – не радость и бедность – не грех.
Вот они, дожили мы до обеих.
Господи, разве мы звали к себе их?
Разве твоя благодать – не для всех?
Где наша молодость? Там, за бугром.
Вспомним, поплачем, и вправду – была ли?
Птицы отпели, костры отпылали,
годы обрублены, как топором.
Каждое утро – с команды "На старт!" –
служба, зарплата, волнения, слухи,
дети, продукты, ангины, желтухи,
плюс – отголоски отцовских простат.
Помнишь прогулки по мокрой лыжне,
песни, палатки на лоне природы,
скудные наши медовые годы
в лучшей на свете советской стране,
нашу жиплощадь – семейный очаг,
тёплое место для сна и досуга?
Только и радости, что друг от друга,
только и свету, что в детских очах…
Молодость!.. Душу себе не трави.
Что там за нами? Одни головешки.
Время уходит в безудержной спешке –
я ничего не сказал о любви.
Прошлые дни не отмыть добела.
Купаны в горькой советской купели,

жили, страдали, растили, корпели, –
может быть, это любовь и была…

Помнишь старинный казённый дворец,
тот, где под свадебный марш Мендельсона
проштамповали печатью закона
соединение наших сердец?
Я тебя вижу такой, как тогда:
тонкая, в белое платье одета,
милая, нежная, полная света –
Боже мой, как ты была молода!..
Вот и кончается брачный бедлам –
гости, сотрудники, сёстры и братья,
брызги шампанского, слёзы, объятья,
с этой минуты вся жизнь – пополам,
лето и осень, жара и дожди,
радости наши, надежды и муки,
дети, что будут, а может быть, внуки –
всё впереди ещё, всё впереди!..
Годы промчатся, и, два старика,
в боли и немощи, как в паутине,
будем мы вместе с тобой на чужбине
век доживать. Но об этом пока
нам неизвестно. Отныне вдвойне
хочется ласки, покоя, уюта,
канет волшебная эта минута –
счастье начнётся! И кажется мне,
что суждено нам, как сказка гласит,
долго прожить и уйти в одночасье.
Ангелы в небе, несущие счастье,
молча спускаются. Дождь моросит.



Взято здесь

https://www.liveinternet.ru/users/5781190/post458760237/

Евгения КУНИНА

. . .
с чувством успеть, пока не поздно, готовила я три года назад к изданию рукопись Евгении Куниной, ныне здравствующей [см. ниже дату опубликования] нашей девяностолетней современницы, подруги Анастасии Цветаевой.
. . .
Стихи Куниной напоминают мне полевые цветы. Неяркие, но издающие тонкий аромат чистоты и благородства. Ни на что не претендующие, кроме желания затронуть струны другого человеческого сердца. А это ли не самая высокая и честная поэтическая претензия?



. . . . . . . . . . . .ПОКА НЕ ПОЗДНО

Из цикла «СТАРОСТЬ»


1.

Дольше всего продежалась душа:
всё-то ей чудится — жизнь хороша,
все-то ей люди до боли милы
всё-то ей солнце сияет из мглы.

Ум старика — поддаётся, скрипит,
глохнет, немеет и подолгу спит;
память — лохмотья, изъедена ткань —
первая жалкая возрасту дань.

Тело? О теле и не говори —
просит пощады у каждой зари.
Душу-голубку лелею в руках:
пусть её поётся в последних стихах.

2.

Старость пришла к девяностому году —
вот и спасибо, что так запоздала!
Нам ведь всегда было времени мало
петь и трудиться в любую погоду.

Леность звала себя немоготою, —
слабость звала себя как-то иначе…
Старость подкралась неслышной стопою —
и объяснила мне, что она значит.

* * *

Навсегда вживлено в меня детство —
и пугает, и радует очень.
Уживается с ним по соседству
пониманьем живущая осень.

И оно, никого не тревожа
и себе позволяя беспечность,
никогда и ни в чём не похоже
на соседку, глядящую в вечность.
1982

* * *

Я слишком часто с вами говорю—
(Вы не подозреваете об этом!)
Обычно это связано с рассветом,
с восходом солнца, по календарю.

С восходом мысли. Музыкой прибоя
кипящих волн взволнованной крови,
рассветной жаждой — быть вдвоём — с тобою!
Крылатым ощущением любви.

Тогда идут рассказы обо всём:
о самом главном (вам неинтересном),
о море жизни — вам, быть может, пресном,
а мне — солёном, солнечном, своём.

Тогда летят, как дымы над огнём,
к вам от меня вопросы — и ответы…
Обычно так бывает пред рассветом —
и никогда
при встрече с вами днём!

* * *

…А может, я ещё жива
Вот этими часами: утром —
И перед сном, когда едва,
Подспудно проступает мудрость,
когда, забыв о мелочах,
о том, что «надо» и «не надо»,
не чувствуешь, что уж зачах,
а жизнь уже не стоит взгляда.
Когда свободно, как хотят,
свободные летят мгновенья,
когда не топишь, как котят,
ещё слепое вдохновенье.

Журнал «Огонёк» № 29 (3234) июль 1989

http://sobes.net/forum/index.php?s=&sh...ost&p=30855

https://www.askbooka.ru/ — захожу на этот сайт и окунаюсь в стихи. Если зашёл туда, то оттуда не хочется уходить. Когда дела начинают звать меня громче, хватаюсь за крестик в правом верхнем углу экрана .
...Поместил на этот сайт моё любимое стихотворение Нади Полежаевой и стихотворение Натальи Ванханен . Они есть и в этой теме, но здесь их труднее встретить.

* * *

Легко и протяжно летят облака,
Все снова и снова,
Под ними плывут острова, и река —
Светла, не свинцова.
И ветер отнюдь не пронзителен — нет,
Сегодня он тоже
И добр, и беспечен, как будто запрет
На злобу наложен.
Небесная синь непривычна, ведь в ней
Ни дыма, ни пыли.
Сегодня дела позабыты, верней,
Тебя позабыли.
Тебя позабыли, но, Боже ты мой,
И это отрада:
Не надо спешить на работу, домой,
И к другу — не надо.
Ты можешь пройти по маршруту тому,
Знакомому с детства.
Его ты пока не открыл никому,
Он дочке — в наследство.
Ты копишь свободу весенней поры,
Другой не дано нам,
Другая — живущим под слоем коры
Березам и кленам.
Она недоступна, и жизнь коротка,
Но это неважно,
Пока над тобою плывут облака
Легко и отважно.
1973

Источник

Сергей ВИКУЛОВ

Из того, что не удалось найти в интернете

. . . .ГОРШКИ И БОГИ

Бродя по базарам, любуясь горшками,
вертя так и сяк их, стуча по бокам,
я думал: «Они обжигались богами!» —
завидуя сильно при этом богам.

Потом, мастерской пообивши пороги
и глины тяжёлой потискав комки,
я понял: горшки обжигают не боги —
обычные грешники средней руки.

Нет нимбов у них, не влетают в окошко,
нормальные в общем-то люди вполне…
Ну разве что дрыхнут поменьше немножко,
а пота зато проливают вдвойне.

Ни трудной задачи, ни дальней дороги
не бойся! Тверди, как молитву, урок:
«Горшки обжигают не боги! Не боги!» —
И смело за дело! И марш за порог!


. . . . .ЖИЗНЬ

— И до чего же она коротка,
жизнь-то!.. — вздыхает старик, опечален. —
Диво, давно ли всё было в начале,
всё, как в начале большая река…
Всё, как раскрытая только тетрадь,
первая строчка на белой странице…
Глядь, позади уж событья и лица,
годы. И время тетрадь закрывать.
Эх, кабы выбросить эту тетрадь,
взять бы другую… И в том же порядке,
с опытом нынешним в новой тетрадке
жизнь — уж теперь набело — написать! —
Юноша слушает речь старика
(и половины пути не прошёл он)
и размышляет, сомнения полон:
«Жизнь, разве так уж она коротка?!
Верно, не две у меня их — одна,
ну и — любому известно — не вечна…
Но разобраться — почти бесконечна!
Старость, когда-а ещё будет она!
Я ещё только когда-то влюблюсь,
ждать да пождать когда свадьбу сыграю,
стану известным, детей нарожаю…
Нет, ты лукавишь, пожалуй, дедусь»,
— Дедушка, помнишь ли ты вечера,
те, что провёл… ну, с любимой девчонкой? —
Дед улыбается: — Вон, брат, о чём ты!..
Как же забыть-то их?! Словно вчера
с нею встречался я… Помню, внучок,
даже, как солнце за стогом всходило,
сколько на кофточке розовой было
пуговок… Ну, да об этом молчок…

Сергей Викулов «Постоянство» © Издательство «Молодая гвардия» 1977 г.

На днях на одной из страниц нашего Клуба увидел среди рекламы от Google ссылку на стихи поэтов https://rustih.ru. На том сайте помещены не только стихотворения классиков, но и анализ этих стихотворений, а также много рассказов и сказок.
Весьма удобна навигация по сайту (следовательно, хороша систематизация).

Николай РЫЛЕНКОВ
(1909 — 1969)

ТОЛОКА

День морозный,
День такой хороший,
Путь вчера подладила метель,
Но у Марьи околела лошадь,
А у Марьи семеро детей.

Вот два дня уж не топила печи,
Только что ж придумаешь тут, что ж?
Всё равно дровишек из заречья,
Как ведро воды, не принесёшь.

Но глядишь — приметили соседи,
Где дымок не вился поутру,
И обоз с дровами едет-едет,
Правят прямо к вдовьему двору.

«Принимай, соседка, у колодца
Не роняй слезы из-под платка…»
Здесь подмога издавна зовётся
Добрым русским словом: толока!
1926

Журнал «Огонёк» № 34 (3187) август 1988

Булат ОКУДЖАВА

. . . . . . . . . . .Кириллу Померанцеву

Как хорошо,что Зворыкин * уехал
и телевиденье там изобрёл!
Если бы он из страны не уехал,
он бы как все на Голгофу взошёл.

И не сидели бы мы у экранов
и не пытались бы время понять,
и откровения прежних обманов
были бы нам недоступны опять.

Как хорошо, что уехал Набоков,
тайны разлуки ни с кем не деля…
Как подфартило! А скольких пророков
не пощадила родная земля!

Был этот фарт и не очень уж сладок…
Как ни старалась судьба за двоих,
всё же не выпали в мутный осадок
тернии их и безумия их.

Как хорошо, что в прозрении трудном
наши глаза застилает слеза!
Даже и я, брат, в своём неуютном
благополучии зрю небеса.

Что же ещё остаётся нам, кроме
этих, ещё не разбитых оков?..
Впрочем, платить своей болью и кровью —
Это ль не жребий вовеки веков?
_________
* В. К. Зворыкин — русский инженер,
эмигрировавший в 1917 году и изобретший
в США телевидение.

© Журнал «Огонёк» № 19 (3329) май 1991

Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

* * *

Гул веков — страна,
Боль времён — страна.
На земле людей
. . . . . . . . . . . . . .ты и впрямь одна.

Не возьмёшь — страна,
Не проймёшь — страна.
Через день сыта,
. . . . . . .. . . . . . . .через год голодна.

Пей-пляши — страна!
Бей-круши — страна!
Коль снаружи мир,
. . . . . . . . .. . . . .так внутри война.

Перекур — страна,
Перегиб — страна.
Больше, чем другим,
. . . . . . . . . . . . . . . . .ты себе должна.


ТОЛПА

Толпа на людей не похожа.
Колышется,
. . . . . . . . . .хрипло сопя.
Зевак
и случайных прохожих
неслышно вбирая в себя.
Затягивает,
. . . . . . . . . .как трясина, —
подробностей не разглядеть…
И вот
. . . . . . . .пробуждается сила,
которую
некуда деть.
Толпа,
. . . . . .как больная природа,
дрожит от неясных забот.
По виду —
частица народа.
По сути —
его антипод.
И туча плывёт, вырастая.
И нет ни друзей, ни врагов…

Толпа
превращается в стаю.
И капает пена с клыков.

* * *

Словно карты выпали,
действовать пора…
Выборы,
. . . . . .. . выборы,
взрослая игра…
Долг давайте выполним, —
это ж так легко…
(говорят,
. . . . . . . .что к выборам
выбросят пивко…)
Выборы,
. . . . . . .выборы.
Урна в уголке…
(В бюллетене выданном
три кота в мешке…)
Жизнь проходит празднично,
нервно и смешно…

Ах, как это правильно,
что нам
. . . . . . .не дано
выбирать родителей, —
(бог подаст).
И руководителей
чужих
государств.

© Журнал «Огонёк» № 26 (3284) июнь 1990

(Окончание. Прозаическое начало см. в теме «Что читаем?»)

Балтика. Волны серые.
Тусклое небо. Тучи.
Знаю, надеюсь, верую —
Будет на свете лучше.
Будут добрее люди,
Будут добрее лица,
В бурном потоке судеб
Истина прояснится.
Будут слышней и звонче
Душ человечьих струны.
Тихо погладит солнце
Плечи балтийским дюнам.
Ну, а пока что злеет
Ветер холодный, жгучий…
Верю, зову, надеюсь —
Будет на свете лучше!

© Из статьи Ваиза Юнисова в журнале «Огонёк» № 13 (3323) март 1991

Юрий РОСТ

. . . . . . .ФИЛОСОФСКИЕ ПРУДЫ

[Автор жил в то время рядом с Чистым прудом]

Ворона летала над Чистым прудом,
Ворона себя утруждала трудом.
Она отвечала своим убежденьям,
Пока я себя утруждал наблюденьем.


Другу Гоги

* * *

Над прудами на жёстком диване
одинокий грузин возлежит.
А душа беспокойно бежит,
чтобы стол заказать в ресторане
и сказать много разных тостув.

Спи спокойно,грузин! Нет местов.

* * *

Ночью лунной и бессонной,
Сея смуту и беду,
Вредные жидомасоны
Стаей плавают в пруду;
А в дневное время суток,
С попустительства властей,
В Чистый пруд пускают уток
Из «Московских новостей ».


С ПОЗИЦИИ БЕЛОГО ЛЕБЕДЯ

Чёрный лебедь, к людям выйдя,
Отражается в воде.
А другой, на яйцах сидя,
Лебедят в пушистом виде
Скоро выведет в гнезде.

И мня сей факт касается
(Я, узнав о нём, тужу):
Сколько лет сижу на яйцах —
Ничего не вывожу!

* * *

В Чистом пруду проживает карась.
Любит карась геркулес и горох.
Он без гороха едва не издох,
Хоть признаёт президентскую власть.

Я услыхал его жалобный вздох,
Удочку взяв и кормов (сколько смог),
Участь облегчил его, и в воде
Больше не будет он корчиться!

Будет он корчиться в сковороде —
Ведь и другим кушать хочется.

* * *

В час гласности ну чем бы нас утешить?
Над прудом небо плоско, как доска,
Обширно и пустынное — пока
В нём не успели для меня навешать
Портретов членов и секретарей ЦК.

© Журнал «Огонёк» № 17 (3327) апрель 1991

Михаил КУДИНОВ

. . .МОНОЛОГ О ГОСТЕПРИИМСТВЕ

Я не навязывался
И не напрашивался.
Только по чистой случайности,
В силу непредусмотренных обстоятельств,
Я оказался в гостях
И прошу вас:
Пожалуйста,
Будьте гостеприимны!
Не заставляйте меня
Говорить о вещах,
О которых не хочется мне говорить:
Не призывайте меня
Изображать на лице восхищение,
Когда вы рассказываете
Не очень смешной анекдот;
И поверьте мне на слово,
Я знаю лучше, чем вы,
Какое блюдо мне по вкусу.
В общем,
Не забывайте о том, что я гость,
Только гость,
Который, как видите,
Не нарушает приличий.
Не пытается плюнуть
В тарелку ближнего.
Не зарится
На серебряные ложки,
А главное,
Долго не засидится,
Потому что его пребыванье в гостях
Ограничено сроком человеческой
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .жизни.


. . .НЕ ЗНАЮ

Не знаю — поэтому верю.
А знал бы — прощай моя вера.
Но как возместить потерю?
И где той потери мера?
Ведь вера сдвигает горы
И рушит стены и зданья…
Незнанье — её опора,
Вся сила её — в незнанье.

Более ранняя публикация в интернете

. . .ПАМЯТЬ

Дел у неё много,
А времени мало,
Вот она и трудится
Днём и ночью,
Даже и во сне
Продолжая устало
Ворох развороченный
Ворча ворочать.

Много в этом ворохе
Всего понакручено,
Может он подмять,
И помять,
И поранить…
Но. застраховавшись
От несчастного случая,
Чёртов этот ворох
Ворошит память.

Дел у неё много,
А времени мало,
И работать надо ей —
Рада не рада…
Где б ни ворошила,
С конца ли, с начала,
И то забыть надо,
И это забыть надо.

И память забывает
И то, и это,
Но порою мается,
К работе готовясь,
И порой ворчит,
И не спит до рассвета,
Чтоб могла без просыпу
Спать совесть.


. . .ДУРНОЙ СОН

Отняли волюшку,
Так ты и ни гугу.
А он говорит,
А я, говорит,
И так, говорит, могу.

Отняли силушку —
Ложись и лежи.
А он говорит,
Да ну, говорит,
Ведь главное — жив.

А когда пришли к нему
Жизнь отнимать,
Тут уж он не стал говорить,
А стал горевать,
Криком закричал
И проснулся: «О чёрт!
Нервы расшалились.
Пора на курорт».

© Журнал «Огонёк» № 43 (3196) октябрь 1988

Человек, не любивший меня. [Разумовский Юрий Георгиевич].

Это было наверное давно
Подошел и присел у огня,
И поднес мне плохое вино
Человек не любивший меня.

Он шутил и кривлялся как бес,
Все святое браня и кляня,
О, как ловко он в душу залез,
Человек не любивший меня.

Это он оттолкнул всех друзей,
Что мне были родней, чем родня,
И рассорил с любимой моей
Человек не любивший меня.

Он со мною кутил по ночам,
Мелочишкой последней звеня,
И к безделью меня приучал
Человек не любивший меня.

Он твердил мне: талант пустяки,
Надо только вскочить на коня,
И внушал мне пустые стихи
Человек не любивший меня.

Я давно бы расправился с ним,
Он не прожил бы даже и дня,
Если б не был он мною самим,
Человек не любивший меня.

Шел СИЛВЕРСТЕЙН (США)

. . .ЖАРА!

Перевод Григория Кружкова

Жара!
И лимонад не впрок,
Хоть выпил я полбочки.
Сниму-ка туфли и носки
И посижу в тенёчке.

Ну и жара!
Я съел с утра
Мороженого груду.
Сниму-ка майку и трусы
И нагишом побуду.

Нет мочи!
Жар идёт от стен,
И жар идёт от стула…
Эх, вот бы мне скелетом стать,
Чтоб ветерком продуло!

© Журнал «Огонёк» № 12 (3322) март 1991

Р. Киплинг
Если...
Перевод С.Я. Маршака

— Как ты там, не видя солнца,
Существуешь столько лет?
Отраженье из колодца
Улыбается в ответ.

Доброта неистребима
В сырости и темноте.
Вечно хмурые без грима -
В глубине совсем не те,

Кем всем видятся, и даже
Кем мы видимся себе.
Заглянувший в себя скажет,
Как светло на самом дне.

Источник

Чтобы прочитать другие стихи сахалинцев, на открывшейся вкладке щёлкните по слову «Разделы» и из перечня выберите «Творчество».

Первоисточник

. . .Из странствий

Зажги огонь, маячник, на скале.
Пускай во тьме сверкает нам надежда.
Мы, на уставшем в бурях корабле,
Идём сквозь ночь к родимым побережьям.
О, сколько раз в безбрежности ночной,
Когда сам чёрт тоской ветров давился
Огонь далёкий на скале седой
Мне оберегом грезился и снился.
И становилось легче в липкой мгле;
Там, за боротом немыслимых событий,
Зажжёт огонь маячник на скале -
Души блуждающей спаситель.
И с добрым словом будет мне приют
В конце разлуки и ненастья,
Где, позабыв про странствий неуют,
Меня коснётся ветреное счастье.

Источник

* * *

Я помню осень
зябко жалась к окнам.
Был лунный свет
похожий на озноб.
В порту английском
я б согрелся грогом,
О чём-то там витийствуя,
как сноб.
Но было всё до жути прозаично:
бессонница, осенняя хандра;
И, глубоко запрятанная в личном,
вдруг, осязаемо возникла пустота.
Наверно, от такого состоянья
Бросают всё – и здравствуй дальний путь!
И пусть ветра, моря и расстояния
Холодную заполнят пустоту.
И где-нибудь в прокуренной пивнушке,
На самом краешке наскучившей земли,
Где пылко травит ветреной подружке
Моряк о неслучившейся любви,
Среди бродяг и братии бедовой,
Когда срывает крышу ураган,
Нет пустоты- изысканной особы,
А есть вино и мудрый перс Хайям.

Источник

. . .Ночные рифмы

Месяц в речке серебрит
лёгкое весло,
Ворон омут сторожит,
опустив крыло.
Тихой песней из лугов
стелется туман;
Парусами куполов
в небе реет храм.
В ночь такую не уснуть -
даже помолясь;
В тьму уводит чей-то путь
или чья-то страсть.
Ночь стоит обнажена
в мыслях и словах;
Будет полночь сожжена
на ночных кострах.
Потому не отыскать
звёздного пути:
Всех разлук не приласкать,
некуда идти.
Звёзды россыпью на дне
отзвеневших лет;
Утро высечет рассвет
на моём окне.

Источник

. . .Первое января

Вот первый день начала года:
Позёмка кружит на дворе
И редкий люд, скользя по гололёду,
Бредёт куда-то в новом январе.
И, кажется, что мир опустошён,
И оглушён невиданной стихией;
Небесный свод салютом обожжен
Внимает улиц аритмии.
Мы словно в пьесе новогодней,
Где каждый автор и актёр,
В трагикомичной, вечно модной -
В ней гениален даже вздор.
И пожеланья как молитвы
Летят к грядущим временам;
И, детской верою укрыты,
Мы верим новогодним снам.

Источник

. . .О символе 2019 года

Свинью оставит пусть себе Восток,
А мне орёл парящий в небе ближе.
Его полёт так солнечно высок,
Не то что хряк довольный в грязной жиже.
И вижу я как режет высь крылом
Высокий символ силы и свободы,
А там, внизу, идёт свинья в загон,
Довольно хрюкая хозяину в угоду.

Источник

. . .Году уходящему

Прощай, прощай год уходящий!
Своё отпел и отыграл.
Стою под ветром леденящим
В предчувствии неведомых начал.
Со мною в снежных переливах
Застыла в холоде страна;
Нет, ничего ты не забыла,
Ты этой памятью больна.
Вскипит шампанским праздник шумный,
Сгорит в салютах Новый год
И снова жизнью многотрудной
Народ российский заживёт.
С наступающим Новым годом, земляки! Удачи вам и душевного вдохновения!

Источник

. . .Снеговик

Снежок ладони холодит,
Лес в снегопаде, как в тумане;
Давай снеговика лепить,
Здесь, на заснеженной поляне.
Катать из снега кругляши,
Из них сложить смешное тело:
Всё это будет от души,
Пусть неуклюже, неумело.
Но всё ли лепится, порой,
В строжайших линиях пропорций,
Когда неловкою рукой
Легко творится сумасбродство,
Когда в законы красоты
Приходит снежное смятенье
И лепит зимней чистоты
Смешное детское виденье.
И будет снеговик стоять,
Раскинув ветки, словно руки,
И ночью под луной сверкать
Среди безмолвной зимней скуки.
Но одиночество своё,
Вдруг, ощутив холодной сутью,
В твой сон он призраком войдёт,
С такой далёкой детской грустью.
И, вспоминая рук тепло,
Что так заботливо лепили
Его смешное существо
И, даже, чуточку любили,
Он будет радостное сиять
Тебе холодной белизною:
Зима, поляна, снега гладь
И призрак детства под луною.

Источник

Стихотворение и пародии. А может быть, не пародии, а сочинения на заданную тему.

. . .Ура

Ура! Ура! Ура!
Раскатисто, парадно,
Лавиною в горах,
Навытяжку, нарядно.

Как отблески пожарища
У всех в глазах с утра.
— Здравия желаю, товарищи ...
— Ура! Ура! Ура!

И взгляд, и видом бравый.
Не зря была муштра.
— Равнение на пра-во!
Ура! Ура! Ура!

Грудь колесом, награды
Блестят. Чеканя шаг
Военные парады
Равняются на флаг.

Есть прелесть в этом действе.
Мир создан для добра.
Дадут отпор злодейству.
Ура! Ура! Ура!

Источник

Тополиный пух

Шелест листвы ласкает слух,
Как шопот внучкиных смешинок.
Порхает тополиный пух,
Как души стаявших снежинок
Из многоснежных февралей
Зим, приказавших долго жить.
Июль - беспечный дуралей
Стал вьюгой пуховой кружить.
Оно бы всё бы ничего,
Но пух уже достал до нЕльзя,
Он как эфир без берегов,
Он в поднебесье след инверсий.
Земля нам пухом и вода,
Мы — стая пуховых подушек,
Мы дышим пухом, господа,
Недоощипанных несушек.

Источник

Обманите меня… но совсем, навсегда…
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…
Обманите и сами поверьте в обман.

Максимилиан Волошин

Она смотрит в ленте статью из пяти частей,
Говорит - вот опять там война, а здесь произвол властей.
Всё пропало, ответов нет, никаких обходных путей
В этом проклятом мире, где страшно рожать детей,
Где на каждый спокойный день сотни две смертей,
Перерезанных глоток, терактов, вирусов и костей -
Как, скажи мне, вообще не сойти с ума от таких вестей?
 
Вот помрём - и кому работать, кормить кота?
Что молчишь, как дурак, хоть бы новости почитал!

Он сидит рядом с ней, держит сердце своё в руках,
Говорит - да, всё так, мир лежит в осколках, в пыли, в кусках,
Каждый третий - тревожный сгусток, усталый прах,
Но пока мы боимся жить, наши жизни стирает страх.
Не сдавайся - я здесь, вопреки несчастьям, зиме, ветрам, 
Быть сильнее для тех, кто рядом - вот суть добра.
Посмотри мне в глаза, мой свет, скажи - разве я не прав?

В нас осталась отвага хотя бы чуть-чуть мечтать.
А теперь пойдём и покормим уже твоего кота.
© Мария Килден

Источник

Юрий КАЗАРНОВСКИЙ

АПРЕЛЬ

Какая радостная просинь
В словах, на сердце, во дворе!
В апреле город небо носит,
Немного сдвинув набекрень.

Как стал общителен ручей,
А воздух по-мальчишьи боек.—
Пора улыбок и грачей!
Пора сердечных новостроек!

Когда всё просто и возможно,
А невозможное легко,
Когда беседуют серьёзно
О личной жизни облаков,

И ни черта не разберёшь,
А площадь очень нараспашку,
И пробегают, словно дрожь,
Автомобильные мурашки.

И всё беспечно веселит —
От тёплой сырости до штрафа.
И необычен свой же быт,
Как биография жирафа…

И чувства, отданные в рост…
И ливнем вымытые тени…
В апреле сердце, как матрос
В порту лукавых наваждений.

На жактовском дворике тоже весна,
Голицо-сопрано визжит у окна:
«Прощайте, перчатки и шапка!» Орёт
Гавайской гитарой взволнованный кот.

На кухне нет ругани.— Мир и уют,
Так тихо, что слышно, как дети растут.
Школьник мечтает, весне очень рад,
Нельзя ли пальто перешить в стратостат?

Сунув под мышку засаленный том,
Уходит Весну прописать управдом.

Лучи сверкают рыжей стаей,
В прозрачном небе теплота.
И, ранив яркою приманкой
Сердечко детское в груди,
Товары старой китаянки
Кричат зиме: «Уйди! уйди!»

1934

© Журнал «Огонёк» № 15 (3168) апрель1988

Эта сцена немая
Не так уж нема.
Кот меня понимает,
Как природа сама.
Он немного прищурит
Свой внимательный глаз,
А поглажу по шкурке,
Всё поймёт всякий раз.
Если б все так смотрели,
Как доступно коту,
Если б все так умели
Понимать немоту…

Источник

Летний день заметно убывает.
Августовский ветер губы сушит.
Мелких чувств на свете не бывает.
Мелкими бывают только души.
Даже ревность может стать великой,
если прикоснется к ней Отелло...
А любви, глазастой, многоликой,
нужно, чтобы сердце пламенело,
чтоб была она желанной ношей,
непосильной для душонок хилых.

Что мне делать, человек хороший,
если я жалеть тебя не в силах?
Ты хитришь, меня же утешая,
притворяясь хуже и моложе:
дескать, мол, твоя любовь большая,
а моя поменьше, — ну и что же?

Мне не надо маленькой любови,
лучше уж пускай большое лихо.
...Лето покидает Подмосковье.
На минуту в мире стало тихо.

«Радио Книга» сегодня сказало: это стихотворение Маграрита Алигер написала 26 августа 1945 года.

Я разбирал себя на части
прошлой ночью…

Я разбирал себя на части прошлой ночью.
Я до пяти часов утра не мог заснуть.
Необходимо было выяснить, что хочет
Моя больная крыша, двинувшая в путь.

Я разобрал себя по винтикам на схемы.
Не шкаф икеевский. Возможно, разберусь.
В одну шкатулку положил свои проблемы,
В другую рядом – рано выцветшую грусть.

Ещё немного – и закончатся детали,
Я раскрутил себя от кожи до кости.
Внутри себя нашёл какие-то медали,
Причины больше в этой жизни не грустить.

Источник

Лариса ЯШИНА

. . .Любовь

Не посылая послов,
Явится –
Знать бы откуда? –
Это великое чудо
С нежным названьем
ЛЮБОВЬ.

Можно ль ее не узнать?!
Счастьем засветятся лица...
Может поторопиться,
Может и опоздать.

Источник

Ветра на голоса запели... 63
Петр Курапов

Ветра на голоса запели —
Пришел февраль со сворой вьюг.
Снег кружит в дикой карусели
И заметает всё вокруг.

Занесены сады и скверы,
Поля, овраги и леса.
День хоть подрос, но также серы,
И неуютны небеса.

По-прежнему сильны морозы,
Ещё на речках крепок лед.
Зима не просто шлёт угрозы,
Но и под дых нещадно бьёт.

И беззастенчиво кружится
В безумном белом кураже —
Не хочет шельма примириться,
Что скоро ей конец уже.

Источник

Рейтинг произведений по оценкам читателей

Ты по первому снегу меня догони -
Не спеши угрожать поцелуями,
А, догнав, крепко-крепко к себе притяни.
Тая, снег по лицу льется струями...

Я сотру ручейки теплой влажной рукой,
Твои вихри взлохмачу, играючи.
Пальцем вниз проведу, задержав над губой,
Не сводя с тебя глаз, ожидающе...

Стан сильнее прижми, и не смей отпускать.
Я во власти твоей - мне не справиться
Коль надумал, не вздумай теперь отступать:
Что ж, целуй... Да, еще...
...мне так нравится!

Источник

Не знаю я, увидимся ли мы

Не знаю я, увидимся ли мы,
Пути Господни неисповедимы,
И летнюю веранду, где сидим мы,
Закроют с приближением зимы.
И будет снег, и каждый будет рад
Пить свой коньяк у своего камина,
Что, согласитесь, просто не сравнимо
С беспечной атмосферою веранд.
И будет снег, снег будет день за днём
Всё укрывать пуховым одеялом,
И станет доступ к вечным идеалам
До оттепели сильно затруднён.
И станет неудобно просто нам
Искать Грааль и Философский камень,
Мы ограничимся воротниками,
Чтоб больше не смотреть по сторонам.
Машины затаятся в тупиках,
Фасады зданий сморщатся от ветра,
И мы пройдём на расстояньи метра,
Друг друга не узнав в пуховиках.
А как узнать? Закроют ресторан,
Мы с вами будем видеться не чаще,
Чем два осколка антикварной чаши,
Лежащие в музеях разных стран.
История жестока, но мудра,
И раз нам посчастливилось быть вместе,
Что делают другие лет за двести,
Я предлагаю сделать до утра,
Я предлагаю, не просить взаймы,
Не строить планов склеивать осколки,
А насладиться близостью, поскольку,
Не знаю я, увидимся ли мы.

© Источник, автор — Сола Монова.

. . .Шизанутый кот

Поплачьте о моей несчастной доле:
Я спал с хозяйкой, ел парной лосось,-
Пока не появился Анатолий,
Голодный холостой молокосос.
Он курит свои яблочные «сижки»,
Везде суёт свой любопытный нос
И носит неприятные усишки-
Ну просто крыса, крыса-альбинос.
.
Когда он в первый раз пришёл с цветами,
Я сразу понял - это не к добру.
Под видом романтических свиданий
Сожрал балык и чёрную икру,
Сожрал креветки, устрицы и шпроты,
Сожрал матье с заливкой на меду,
Сидит дородный и широкоротый,
И в этот рот кладёт мою еду.
.
Хозяйка без ума от наглой крысы,
Она с ним деликатна и нежна,
Не потому что любит белобрысых,
А потому что крыса не женат.
Он починить не может три недели
Разодранного мною косяка,
Не так уж, кстати, он хорош в постели,
Я наблюдал и время засекал!
.
С досады я пять раз кончал с собою,
И пятый раз ну просто «на ура»:
Демонстративно обдирал обои,
Жрал кактус и ложился умирать.
Теперь она мне подрезает когти
И называет «шизанутый кот»,
А раньше называла «сладкий котик»,
И я справлял с ней вместе Новый год!
.
Вы думаете, я сижу в коробке,
Как госпожой отвергнутый вассал?
Я все углы и все перегородки
В квартире на себя переписал.
Я собственник, такая уж природа,
Не запереть природу в туалет,
Лицензия действительна два года,
Хотя, пардон, действительна пять лет.
.
Диван, кровать, паркет, журнальный столик,
На всём теперь сверкает мой патент,-
От описи не скрылся Анатолий,
Голодный неженатый импотент,-
Зубная щетка и зубная паста,
Рубашка, модный шмот и модный шуз,
Пусть только эта тварь достанет паспорт,
.
И в паспорте я тоже распишусь!

. . .Как мне объяснили, яблочные «сижки» — это сигареты с кнопкой, с запахом и вкусом яблока.

Источник— сахалинский форум, первоисточник— © Сола Монова

. . .В сахалинском форуме я узнал, что Сола Монова сейчас популярна.

. . .Для чтения стихотворений, которые в будущем появятся на сахалинском форуме, отсылаю непосредственно на этот форум в раздел «Творчество».

. . .Если кто-то не знает портал «Стихи.ру», посетите его и почитайте стихотворения, выбранные редакцией портала.

3 июня прислала в редакцию письмо, касающееся выступления академика Сахарова на Съезде депутатов. Прошу не печатать письмо либо не называть фамилию. Струсила.

. . .ПИСЬМО «АФГАНЦУ»

Брось, плечистый, речистый афганец,
кулаком над учёным трясти.
На войне одинокой изранясь,
он хотел твои ноги спасти.

В оправдании крови — опасность.
Что тебе неразумно велит
оправдать посылавших вас на смерть,
я спасавших от смерти — винить?

Разве этот оратор неважный,
для кого-то, к несчастью, смешной,
меньше был, чем афганцы, отважный,
но в сраженьи с афганской войной?

Разве он тебя бросил куда-то,
чтобы на раскалённом плато
ты, советский простой гладиатор
погибал — неизвестно за что?

Неоплатна любая кровинка.
Неутешно страна приняла
в сундуках из холодного цинка
ещё тёплые ваши тела.

Культ войны порождён бескультурьем
Разве больше войны виноват
Тот, кто вытащил стольких — из тюрем,
из-под «стингеров» — стольких солдат?

Стаду вечно быть хочется кликой,
и опять поднимается вой
над наивной чуть-чуть, но великой
одуванчиковой головой.

Не хочу, чтоб, ржавея о горя,
караваном солдатской судьбы
к нам из Триполи или Анголы
плыли цинковые гробы.

У войны есть особое свойство —
на крови фронтовое родство.
Но неужто важнее — геройство,
и не важно — во имя чего?

Эх, афганец, обманутый малый,
не тряси кулаком, припади
к этой вдавленной, а не впалой,
всю эпоху вместившей груди.

Эх, афганец, неужто, неужто
даже во фронтовой полосе
знать — за что умираем — не нужно?
Но тогда — кто такие мы все?!...

Журнал «Огонёк» № 25 (3230) июнь 1989

Стихотворение ранее помещено, например, здесь.

«На небе ещё не родившись, мы тихо друг другу шептали»




На небе ещё не родившись,
Мы тихо друг другу шептали:
— Я буду искать тебя, слышишь?
Но как я тебя узнаю?
— Быть может, по шуму моря.
А может, по звёзд мерцанью…
По песням ветров на просторе.
По звуку шагов, по молчанью…
— А что, если выйдет ошибка?
А что, если вдруг я ослепну…
И чья-то чужая улыбка
сожжет меня, стану пеплом?
— Я пепел возьму в ладони
и буду долго молиться…
А ты, задохнувшись от боли,
воскреснешь огненной птицей.

И в небо ворвёшься. Знаешь,
Над нами всегда будет небо.
Когда ты во сне летаешь,
Не верить в крылья нелепо.
Заоблачный шепот всё тише:
— Прощай, я тебя отпускаю.
— Отыщешь меня? Отыщешь.
— Узнаю тебя? Узнаю…

Евгений Бруштейн