Про хороших людей Опции

[vicjuk]

Посмотрите это видео. Очень душевно.
http://youtu.be/Fshcz9eAboo

[Николай Петрович]

Ия МЕСХИ

ПО ПУТИ МАКАРЕНКО

… Известно ли, например, читателю, что Семён Калабалин в далёкие послевоенные годы работал с детворой в небольшом горном юго-осетинском городке Цхинвали и оставил там след до сих дней?
. . .С десяток старых пухлых папок, на которых таким дорогим мне почерком написано одно и то же: «Борьба за Макаренко». Слова, вызывавшие у меня когда-то ироническую улыбку. Мол, к чему борьба, когда имя Антона Семёновича Макаренко занесено во все педагогические талмуды… Просто я не понимала, что одно дело — цитаты начётчиков, и совсем другое — живая практика жизни.
. . .И вот спустя десятки лет перебираю старые папки с документами, газетными вырезками, копиями докладов об опыте работы Сталинирской Трудовой Воспитательной колонии МВД Грузинской ССР. Среди них нахожу исповедальную Тетрадь любимого ученика Антона Семёновича — Семёна Калабалина, в то время начальника учебно-воспитательной части Сталинирской ТВК. Первое письмо из Москвы в июле 1946 года начинается официальным обращением: «Уважаемая Екатерина Васильевна!»
Екатерина Васильевна — это моя мама, тбилисский педагог, а в те послевоенные годы — инспектор по трудколониям в республике.
. . .«… И всё же мне хочется работать у вас,— пишет Калабалин, как бы продолжая начатый разговор,— и прежде всего потому, что хочется трудиться там, где можно быть максимально полезным… В настоящее время я свободен, от испанцев меня убрали. Рискуйте, и ваш риск увенчается великолепными делами…»
. . .Инспектор «рискнул». Теперь я могу понять, почему это считалось риском: ведь Калабалин, внедрённый вовремя войны органами Госбезопасности Украины по ту сторону фронта в гитлеровскую разведшколу, мог быть после войны не всем достаточно ясен. Вот и от испанских детей его «убрали».
. . .Вместе с женой, своим соратником Галиной Константиновной Калабалиной, в октябре 46-го всей семьёй он переехал в Грузию, в центр Юго-Осетинской автономной области, городок Цхинвали, (тогда он назывался Сталинири), где находилась ТВК. Первое приватное письмо из колонии он отправил 8 октября.
. . .«Самый безнадёжный нытик и фантазёр не мог бы предположить той душевной пустоты, какой отличаются мои дети. Это стадо зоологических ничевоков, движимых желудочным мышлением, грызущихся, царапающихся, истеричных, кляузничающих, подлизывающихся и вообще всё на «ся».
. . .В то время я была далеко от родительского дома, а возвратившись в пятидесятых годах, не застала Калабалина в Грузии. Мама тоже покинула свой пост инспектора и вернулась в школу. Все её страстные рассказы о Калабалине и его «пацанах» я, занятая собой, пропускала мимо ушей. А теперь вот не спросишь, осталось только наследство «Папки Борьбы». И в них — один из перлов — написанный рукой Семёна Афанасьевича рассказ о том, как всё начиналось в Сталинири.
. . .«В первый день пребывания в колонии я решил не делать с детьми официальной встречи. Ходил по колонии, заглядывал во все щели, изучал «боевую обстановку»… Я говорил с работниками колонии, а ребят как бы не замечал. Они тоже держались на приличном расстоянии от меня, делали вид, что не интересуются мною. Но не выдержали: разведчики стали кружить на близком расстоянии, их пути стали «невзначай» скрещиваться с моими зигзагами по двору. Наконец, один из них метнул на ходу в меня вопросом:
— Вы будете у нас замначем?
— Тебе это лучше знать, буду или нет… (У пацана рот бубликом, а лицо скорчилось недоумённым вопросом.) Да-да, это решать будете вы. И если станете очень просить меня, то, может быть, я и останусь в этом хлеву. Но передай пославшим тебя, что замнач сердитый. Не люблю трусов, лентяев, воров, грязнух и дураков.
. . .Хлопец прыснул, распустил свои лохмотья в многочисленные крылья и улетел в направлении спален. Торчащие из окон и дверей головы ребят скрылись. Я знал, что в эту минуту в спальнях, в которых я ещё не был, разведчик докладывает о разговоре со мной…»
. . .«В этот день,— продолжает Калабалин,— мне хотелось сделать ещё что-нибудь такое, чтобы дать ребятам пищу для разговоров. В новом строящемся доме я услышал какое-то завывание. Мне объяснили, что это вопит сидящий в карцере воспитанник М., водворённый туда за неоднократные побеги из колонии. В помещении изолятора передо мной предстал подросток лет 16. Лицо в крови, грудь исцарапана стёклами.
— Зарежусь! Всё одно зарежусь!— вопил М.
— Ты чего истерику тут закатываешь?
— А что меня держат? Не хочу я жить в колонии!
— Так ты не хочешь жить здесь? А почему же ты в колонии?
— Забрали меня…
— Значит, пришли к тебе домой, ты сидел, читал книгу, а тебя забрали?
— Нет у меня дома. На базаре это было.
— Ты что же, работаешь на базаре?
— Я просто был на базаре…
— Значит, у тебя дома нет, и ты, такой большой и красивый парень, ещё не работаешь, а паразитничаешь? Выгоните его вон! Иди, хороший мальчик, куда хочешь. Ты не имеешь права даже на эту яму. Недостоин. Марш!
— Куда идти — в спальню или из колонии?
— Куда хочешь, туда и иди, истеричка!
. . .Я был уверен, что он пойдёт в спальню и будет рассказывать, как новый замнач приказал ликвидировать карцер, а охраннику заняться более полезным трудом».
. . .М. не ушёл из колонии. Сначала не ушёл потому, что ему был интересен странный начальник. Затем Семёну Афанасьевичу пришлось изрядно поработать над его характером. И спустя полтора года М., как хорошего ученика и производственника, приняли в комсомол.
. . .А Тетрадь зовёт окунуться в следующий день пребывания.
. . .«На второй день я пришёл в спальню в шесть часов утра. Излишне описывать жуткое состояние спален, способное возмутить самого нетребовательного воспитателя. Я заглянул в лицо каждому спящему. Не было ни одного такого, кого можно было назвать дегенератом, идиотом, садистом. То были нормальные детские лица, но с тенями тревоги. А проснутся, и будет толпа, идеал которой «Хватай» и «Сопротивляйся», девиз которой — «Каждый сам по себе, а прав тот, кто сильнее». Организация коллектива! Самая решительная и немедленная организация коллектива нужна им более, чем еда, чем всё остальное!..»
. . .Велико искушение цитировать Тетрадь дальше и дальше. Приведу из неё ещё фрагмент о первой встрече с пацанами:
— Рыбы в море идут косяками — есть вожак. Самолёты летят в воздухе, есть ведущий. На 12 тысяч пчелиного семейства есть матка в улье. В семье есть отец, на заводе — директор. Везде, тем паче в людской среде, есть назначенные, или по опыту и разуму определившиеся, руководители. Первым вашим руководителем буду я. Но этого мало, мне нужны помощники. Есть среди вас командиры?
— А мы все командиры!..
— Хорошо. Тогда вы и командуйте, а я буду рядовым. Ведите меня, организуйте мою жизнь так, чтобы она мне нравилась. Но если она будет похожа на ту, которой вы живёте сейчас, я взбунтуюсь.
Я говорил долго, вырывал куски из личной жизни, из жизни колонии имени Горького, имени Дзержинского. К столу подползали из дальних углов. Ужинали поздно, а после ужина снова потащили меня в спальню, опять говорили задушевно. Заявили мне, что будут делать всё, но только без командиров, потому что командирам всегда блат в жратве и барахле.
— Это не командиры,— говорил я им,— а жулики. Командир, как я понимаю его, — это старший, вами же уполномоченный товарищ. Он не съест, пока не накормит всех. Он не наденет штанов, пока все его подчинённые не будут в штанах...»
. . .К тому времени, когда писались эти строки — к маю 1948 года,— Калабалин имел уже двадцатилетний стаж воспитательной работы в трудовых детских коллективах. Его Тетрадь с раздумьями — доказательство ещё и несомненного литературного дарования автора.
. . .«Коллектив не самосоздаётся,— записывает он на последних страницах,— его строят, строят осторожно, с исключительным тактом и расчётом. А создав, вручают опытному капитану».
. . .Сдаётся, своей не в одну ночь рождённой Тетрадью Калабалин подводил некоторые итоги строительной деятельности, хотя и проработал после этого здесь ещё два года. Он был строителем. Именно это было ему интересно — создавать радостную гармонию из дурно пахнущей толпы.
. . .Прошло с тех пор 40 лет. Давно уж нет в живых Семёна Афанасьевича.
… [автор описывает, какой она увидела колонию]
…
. . .Мало осталось тех, кого можно порасспросить о прежних временах в детских трудколониях. Но по всему видно: самостоятельности и доверия руководителю в те времена было куда больше. . . .Помните, как Антон Семёнович нашёл Калабалина? Он взял его под свою ответственность из тюрьмы. Всю банду, в которой участвовал Калабалин, ликвидировали, а мальчишку спасУказ ВЦИКа о создании комиссии по делам несовершеннолетних. И вырос из него человек сильной воли, делающий из «ничевоков» людей. Человек, который и здесь появился однажды и сказал:
— Я ненавистник расхлябанности, воровства, лени и глупости. Я буду сам работать как вол, но, надеюсь, не так тупо, как этот рогатый невольник. Буду говорить одну правду и ничего несбыточного не обещаю. Лишь только загрузить вас трудом, учёбой и игрой.
…

Журнал «Огонёк» № 16 (3169) апрель 1988. Приведённый текст не полностью уникален, здесь подробный рассказ о жизни С. А. Калабалина. Как говорится, его биографии хватит на несколько жизней.

Из материала, открывающегося по этой ссылке (интервью с сыном Семена Афанасьевича Калабалина – Антоном Семеновичем Калабалиным):
— Вы были трудным подростком?
— У нас не было трудных. Трудный – это когда педагог не понимает, что с ним делать. Когда я слышу от коллег «я работаю с трудными детьми», всегда говорю: «Значит, ты трудный, у тебя еще недостаточен уровень педагогического мастерства, раз не знаешь, что с ним делать».

Книга С. А. Калабалина и Г. К. Калабалиной